Пылкая дикарка. Часть вторая
Шрифт:
Горечь со злостью, как чернильная смесь, казалось, пропитывала его сердце.
— Если у тебя есть претензии к моей семье, почему же в таком случае ты все же хочешь выйти за меня замуж? — холодно спросил он. — Я освобождаю тебя от данного мне обещания, мадемуазель!
Она прижала рот рукой.
— Алекс, я не хотела…
— Ты все высказала достаточно ясно, Нанетт. Вы не страдаете расовым дальтонизмом, а моя семья вас просто оскорбляет.
В эту минуту из глубины холла показался Радклифф с тяжелым серебряным чайным подносом. За ним следовала горничная
Дворецкий остановился в полном отчаянии.
— Вы уходите, мики?
Не давая ему возможности поставить чайный поднос на стол в холле, Алекс сам сдернул свою шляпу с вешалки. Поклонившись Нанетт, он сказал:
— Не беспокойся, Радклифф. Не нужно меня провожать.
С этими словами он быстро направился к выходу. Позади он услыхал сердитый крик Нанетт:
— Мама! Ты только посмотри, что ты наделала!
6
С севера, подгоняемые холодным ветром, надвигались темные тучи. Алекс возвращался в пансион. Оставив лошадь на попечение Лафитта, он пешком отправился к себе в контору. Когда северный ветер гнал со стороны Мексиканского залива влажный воздух, это означало, что непременно начнется сильный дождь. Несколько тяжелых капель упало, когда он открыл дверь, потом подошел к письменному столу, а дождь уже лил вовсю, и настоящие дождевые потоки текли по его окну, выходящему на быстро опустевшую улицу. Алекс, схватив бумагу, ручку и чернила в бешенстве начал составлять отчет о понесенных им затратах, о стоимости оказанных им услуг, включая поездку в Новый Орлеан. Этот отчет он намеревался вручить мадам Элизабет Кроули.
Когда он закончил, дождь уже излил свою ярость, а гнев его стих. Здесь его постоянно одолевало чувство понесенной утраты и острая тоска по дому в Беллемонте и семье. У него возникло такое ощущение, словно он лишился какого-то члена своего тела. Они с Нанетт настолько привыкли на протяжении стольких лет к идее предстоящего брака, что он даже не задумывался над каким-то иным поворотом в его личной жизни. Но теперь произошел с ней окончательный разрыв. Было бы просто катастрофой жениться на женщине, которая открыла ему свои потайные чувства в отношении смешения кровей в лоне семьи его матери.
Теперь он с сожалением вспоминал приглашение отца работать с ним в его новоорлеанской адвокатской фирме. Алекс выбрал работу в Террбоне не только из-за того, что здесь находился родной дом Нанетт, к которому он был привязан, а также и потому, что работа здесь, на пограничной территории, могла способствовать его быстрой адвокатской карьере, что потом могло значительно облегчить ему доступ в область государственной политики. Теперь, когда их так и не объявленная публично помолвка разорвана, перспективы быстрой карьеры за пределами большого города никак нельзя было назвать радужными.
Смяв отчет о расходах, он бросил его в корзину. Надев шляпу, он отправился в пансион. В тот вечер впервые после того, как эти две женщины поселились в пансионе,
Столовая, как и остальная часть старинного особняка, хранила еще поблекшие следы былого величия. Свисающий над столом из розового дерева хрустальный канделябр по-прежнему блистал своей чистотой, но держатели для свечей были далеко не все заполнены. Слабый свет скрывал обтрепанность камчатой ткани королевского голубого цвета, драпирующий стены, шрамы, нанесенные временем и погодой на выкрашенных в цвет слоновой кости лепных украшениях над дверьми и окнами, на алебастровых розетках и купидончиках, украшавших потолок. Пятна на мраморе, окаймлявшем камин и поддерживающем каминную доску из розового дерева, почти были незаметны.
За длинным столом сидели мадам Дюкло и ее очаровательная подопечная, которая, глядя перед собой на блестящую серебряную посуду, лишь легким, проступившим у нее на щеках румянцем отметила его появление.
Он вдруг почувствовал беспричинное неудовлетворение ее необычной экстравагантной красотой. Она была не только соблазнительно экзотической, но и основывалась на особой структуре костей, что было ему известно, но он понимал, и это ему тоже не нравилось, что она еще будет долго сохраняться после того, как прелесть Нанетт, как и ее матери, увянет.
— Добрый вечер, мадам Дюкло, — и из-за чистой вредности добавил: — и мадемуазель Будэн.
Услыхав это имя, она, широко раскрыв свои миндалевидные глаза, уставилась на него с явной неприязнью.
Поклонившись, он грациозно уселся на стул прямо напротив дам. Обычно за вечерним ужином во главе стола сидела мадемуазель Клодетт, но в тот вечер ее стул пустовал. За столом сидели только трое постояльцев. Алекс с угрюмым видом молча наблюдал, как расставляли на столе тарелки с мясом речного рака.
Орелия бросала исподтишка на него взгляды, пытаясь понять, почему он такой мрачный. Он, конечно, не был таким красивым, как Мишель Жардэн, но у него были очень приятные черты лица, и в этот вечер ей показалось, что она почувствовала в них его удивительную уязвимость. Несмотря на его неодобрительное к ней отношение, она была вынуждена признать, что у него было такое лицо, которое могло понравиться… его глаза, еще более голубые, чем у ее отца, обладали такой неподвижностью, которая могла внушить к нему доверие кого угодно, но это как раз и заставляло ее не доверяться его внешности и никогда не доверяться ему самому.
— Надеюсь, ваша поездка в Новый Орлеан была успешной? — спросила она звонким ироничным тоном. — По крайней мере, вы узнали имя моих приемных родителей.
— Да, мадемуазель, — сказал он и бесстрастно добавил: — Мать-настоятельница шлет вам свою любовь и благословение. Судя по всему, она вас на самом деле очень любит.
Выражение недоверия тут же исчезло с ее лица.
— Я… спасибо, месье, спасибо.
— Но меня по-прежнему гложет один вопрос, — продолжал он, — каким образом девушка, о которой так высоко отзывается мать-настоятельница монастыря Святой Урсулы, позволила вовлечь себя в обыкновенный шантаж?