Пыльные окна
Шрифт:
— Мерзавка, — едва слышно прошипел бармен. — Пьянь.
Я вскинул на него взгляд. Он уже повернулся спиной.
Непонятно. Что-то непонятное творится. Пьяная девица какая-то, и что она пыталась мне сказать? Что-то про город, что-то, без сомнения, важное.
А я упустил, как обычно. И почему у меня так всегда с женщинами?
И тут же какой-то холодный голос, исходящий изнутри, сказал: да потому что ты просто боишься. Страх сковывает тебя, парень. Страх окутывает тебя вязкой пеленой, как окутывают ватой елочную игрушку.
Это нормально, если игрушку, обмотав ватой, прячут в коробку и задвигают на антресоль. Вот только если по завернутой в вату елочной игрушке врезать молотком — вата навряд ли поможет.
Но как мне вырваться из этой пелены? Как раскрыться?
За моей спиной по дощатому полу заскрипели чьи-то грузные шаги.
Я покосился через плечо.
От компании, гоняющей шары, отделился широкий молодой человек. На нем была пропотевшая растянутая футболка, у него были выпуклые красные щеки и ежик светлых волос на затылке. Он был молод и свеж, сильно пьян и доволен собой. И ему хотелось приключений. Засунув руки в карманы, неспешно подошел к стойке.
— Кто эта тут кадрит телочек наших? — сказал он, как бы обращаясь к бармену. — Че за пассажир, э?
Жуя пиццу, я смотрел на гладкую поверхность стойки.
— Слышь, э, — сказал молодой человек с вопросительной интонацией. — Але?
Я повертел пальцами кружку с пивом, продолжал смотреть на стойку. Меня начинало затягивать. Я чувствовал, как у меня медленно отнимаются ноги.
«Индикатор», прежде всего, очень чувствительный человек.
— Глухой?
Моего плеча коснулись. Не особенно деликатно. Это было даже никакое не прикосновение, а презрительный толчок.
Я не мог ничего сказать ему в ответ. Меня переклинило.
Это своеобразная плата за возможность видеть невидимое. При очень сильных эмоциях всегда накрывает откатом. Так, что чувствуешь себя, как кошка, которую окатили ведром воды. Только и можешь, что беззвучно распахивать пасть и таращить глаза.
Если мне страшно, если я оказываюсь в экстремальной ситуации, если по телу разливается адреналин, я не начинаю лихорадочно соображать, чтобы такое сейчас сделать. Не бью с разворота в нос, как делают, наверное, оперативники Фролов и Макс.
Я просто проваливаюсь в серую пустоту. Мягкую, как поролон. Вязкую, как кисель. И безмолвную, как кладбищенская земля.
Как раз сейчас мне было страшно.
— Слышь, красивый, — продолжал мой нежданный собеседник. — Ты чего к нашим телочкам клинья подбиваешь, я не понял. Возник вопрос.
Я молчал.
Он повернулся в сторону товарищей и объявил:
— Походу, лошара слабый на ухо!
В соседнем зале дружно загоготали.
— Пойдем, выйдем, — утвердительным тоном сказал молодой человек.
Теперь я действительно не знал, что делать.
— Ребята,
Я поднял на него глаза, надеясь обрести хоть какую-то иллюзорную поддержку.
Бармен, встретившись со мной взглядом, отвернулся.
— Слышь, лошара, чего непонятного? Давай на выход, — меня снова толкнули в плечо.
Я почувствовал даже что-то вроде научного интереса — смогу ли я сейчас подняться со скамейки?
Выдержат ли ноги? Или прямо тут завалюсь, как рыбина, выкинутая на берег прибоем, кверху брюхом? Упаду кулем прямо под ноги этому молодому человеку, который искренне желает сделать из меня котлету, или хотя бы рубленый фарш?
У меня почти получилось. Пришлось придержать уплывающий куда-то в сторону край барной стойки, но это было не в счет.
Мордатый молодой человек посторонился, обдав меня перегаром.
Ему, наверное, нравилось все это, хотелось растянуть удовольствие. И еще он не хотел проблем с барменом. Он, должно быть, здесь частый гость.
— Оно живое! — радостно возвестили со стороны бильярда. — Осторожнее, братан, вдруг укусит!
— Ничо, я зеленкой замажу, — ответил мордатый.
Снова раздался веселый дружеский смех.
Не без труда двигая ногами, я направился к выходу.
Что же мне теперь делать?
Хорошо еще, что не кинулись всей толпой. Я легкая жертва. Одного хватит, чтобы со мной расправиться.
Но мне от этого не лучше.
Что дальше? Разбитое лицо, выбитые зубы, отбитые почки? Унижение, боль? Это дурной сон.
Я же сейчас совершенно беспомощный.
То же самое было тогда. Заснеженный лес, давящий страх. Потеря всего, все рушиться. И хочется только бежать, бежать подальше, забыв про все. И тогда, в лесу, я побежал. Бросая Генку один на один с тем, что…
С тем, что его убило.
Побежал, куда глаза глядят, теряя все — теряя себя, друзей. Теряя остатки уважения к самому себе, теряя свое дело. Теряя Полину.
Нет, так не пойдет. Как там учил Макс — сразу бить по переносице ребром ладони, а потом ногой в пах, да? Подло, нечестно, зато эффективно и быстро. Почему я должен придерживаться рыцарских норм, когда меня просто-напросто пытаются использовать как бойцовскую грушу? Даже не за противника держат, а за манекен для отработки ударов. Черт возьми, я — бойцовская груша?
Все это пронеслось в моей голове в несколько шагов, которые мне понадобились, чтобы дойти до двери.
Серая вата начала расступаться. Я дошел до выхода.
Сзади нависала туша, полная сладкого предвкушения экзекуции.
— Ты там не спеши особо! — донеслось со стороны бильярда. — Мы позырить хотим. Сча подтянемся, только добьем партию.
Я толкнул дверь, в лицо дохнуло прохладным ветром. У меня возникла мысль — вот прямо сейчас — врезать открытой дверью ему по морде. По поганой наглой харе.