Пыльные окна
Шрифт:
Я продолжал ковылять, ломая ногти о стальную решетку. До бетонки оставалось несколько шагов.
Прекрати, глупец. Ласково шептала мягкая ватная серость. Остановись. Ты хочешь покоя, верно?
Покой — это ведь то, что тебе нужно?
Его ты искал, цепляясь пальцами за узкую полоску холодного металла?
Покой обволакивал меня, покой обещал мне бесконечное удовольствие, нечеловеческое наслаждение.
Мир, где не нужно бежать, хлюпая мокрыми башмаками по лесу, харкая себе под ноги тягучей слюной, задыхаясь, хрипя,
Мир, где ничего этого не будет. Где будет только покой.
— Пошли в жопу. — прохрипел я. — Мать вашу, я выберусь!
Я потерялся. Я чувствовал, как безумно бьется сердце, я чувствовал как хлюпает в ботинках вода.
В тоже время я уносился прочь. Вовне.
Со мной случилось то, что случалось уже несколько раз. Только не при таких обстоятельствах. Прокол реальности. Выход вовне.
Огненная пыль в глаза. Яркие точки, светящаяся крупа, сверкающее крошево. Красный свет из глубин елочного шара.
Впереди, между древесных стволов, показались человеческие фигуры.
Я резко свернул, уходя от преследования, углубляясь в лес.
По щеке больно хлестнули ветви.
Ветви вдруг со всех сторон потянулись ко мне, как жадные черные лапы, треща и шелестя, стали хватать за одежду, вцепились в джинсы.
Я закричал.
Лес обступал меня, лес втягивал меня в себя, я махал руками, пытаясь выбраться из переплетения ветвей и сучьев.
И вдруг в глазах полыхнуло. Я оказался в какой-то дикой, неестественной параллельной реальности.
Небо стало из темно-сизого пепельно-серым, лес расступился, поредел. И уши у меня заложило от дикого визга, рвущего свиста, грохота, воя.
Вокруг меня неслись полупрозрачные серые тени. Призраки.
И небо озарялось яркими вспышками, ослепительно-черными всполохами. Здесь белое казалось черным, а черное белым.
Мир вокруг меня дрожал, но я не чувствовал ни своего тела, ни ветвей, которые скручивали меня, как простыню после стирки, меня еще мгновение назад.
Вокруг был стремительный танец теней и какофония звуков.
Но и они казались искаженными, приглушенными, искривленными. Как на пластинке, мерное движение которой задерживают чьи-то пальцы, как на раритетном кассетном магнитофоне, у которого садится батарейка.
Я попал в сознание озера.
В чистилище, где снова и снова продолжался бой, отгремевший более шестидесяти лет назад.
Здесь все также дрожала от разрывов земля, здесь поднимались и шли в атаку, и умирали — бесконечно, без перерыва, без времени.
Круговорот смерти, боли и ненависти. Сплетенный из последних, лихорадочных вспышек душ павших здесь, на искромсанной в клочья и залитой кровью полоске земли, много лет назад.
Этим жило озеро, этим питались съезжающиеся в Краснорецк «минусы».
Зацикленный, повторяющийся поток гибельных эмоций — смерть и боль, ненависть и страх. По
Вот где я оказался.
Я летел среди призрачной круговерти сражения.
Громадные угловатые тени пронзали меня насквозь, обдавая грохотом и лязгом гусеничных траков. Стремительные тени в человеческий рост, проносились мимо, неразборчиво и яростно крича по-русски и по-немецки. Белые тени рвались с пепельного неба, обдавая сводящим с ума визгом, натужным воем. Черные цветы шрапнельных разрывов распускались то тут, то там. Дробно стучали пулеметы, хлестко трещали винтовки и сухо щелкали пистолетные выстрелы, рвались гранаты, со свистом неслись осколки.
И везде, везде вокруг множество голосов хрипели и кричали что-то неразборчивое, с болью, с ненавистью, с отчаянием.
А я плыл сквозь это, не чувствуя тела, сходя с ума, теряя ощущение реальности, забывая, кто я.
Меня почти вобрала в себя, всосала эта безумная призрачная круговерть, я почти перестал осознавать свою личность.
Но я заставил себя вырваться, жмурясь, пытаясь проснуться, втягивая легкими ледяной туман. Пытаясь подняться со дна на поверхность, как утопающий, выныривая из последних сил.
Я выпал в реальность.
И потерялся, окончательно запутался. Протягивая вперед руки, как слепой, я тыкался в мокрые древесные стволы, под ногами шуршали гнилые листья. Где-то рядом тихо плескало озеро.
Я споткнулся о корягу, упал, уткнулся в мокрую листву. И все равно продолжал ползти.
Пока прямо перед моим носом, двоясь и троясь, расплываясь, вдруг не появились высокие шнурованные ботинки.
А потом была яркая вспышка, острая боль в затылке и тьма.
И все.
7. Каскавелла
— Приходит в себя, — сказал грубый чужой голос.
— Плесни ему еще.
По лицу потекла ледяная вода, попала в нос, защекотала ноздри. Я фыркнул, дернулся, часто заморгал глазами.
— Ну вот, оклемался. — радостно констатировали за спиной. — Как огурчик.
Перед глазами маячила рука в засученном черном рукаве, крепко сжимающая алюминиевый ковшик.
Я попытался смахнуть воду с лица, но обнаружил, что руки меня не слушаются. Их движение ограничено, и попытка продолжить его отзывается саднящей болью в запястьях.
Мои руки были скованы наручниками.
Я полулежал на диване в каком-то затемненном помещении. Здесь было очень пыльно. Я ощущал запах пыли.
Прямо перед моими глазами были плотно пригнанные друг к другу деревянные плашки. Стена, обитая «вагонкой».
Я с трудом повернулся. Натужно заскрипел подо мной продавленный диван.
Находился я, судя по всему, на дачной веранде.
Окна были занавешены веселенькими желтыми шторами в цветочек, между ними проглядывала ночь. Было еще темно, должно быть, в отключке я пробыл не очень долго.