Шрифт:
Дитрих Острый Ус идиотски усмехается:
— Что происходит, Юдефельдт, ты еще возишься с этими оборванцами? Через час от них не останется ничего, кроме кучки костей. Это же просто ходячие мертвецы, забудь о них.
— Господин фон Мерфельд не ошибается, — вмешиваюсь я. — Из всех противоборствующих сторон этой ночью мы единственные, кому нечего терять. Въезд епископа в город, без сомнения, означает для нас смерть. Так что будьте уверены: мы будем сражаться и дорого продадим свои шкуры, вам придется брать город пядь за
Фон Бурен фыркает:
— Вы трусливы, как кролики, мы сломим ваше сопротивление, не успеет его светлость и глазом моргнуть. Карманники и уличные воры — вот вы кто.
Киббенброк улыбается и качает головой, стремясь обратить на себя внимание двух заметно взволнованных торговцев:
— Вы так боитесь лишиться власти, что пускаете вассалов фон Вальдека в собственный дом из страха перед четырьмя нашими аркебузами. Знаешь, что я тебе скажу, Юдефельдт? Фон Вальдек с самого начала знал об этом. Он понимал, что может использовать наши разногласия, чтобы расколоть город на две половины.
Высокий лоб бургомистра изборожден морщинами, бегающий взгляд, мрачный как никогда, старается не останавливаться ни на лице Вердеманна, ни на моем.
Киббенброк не дает ему передышки:
— Это гнусный обман, разве ты еще не понял?! С самого начала епископ играет на две руки, он дает вам гарантии, чтобы заручиться поддержкой в городе, чтобы кто-то открыл ему ворота в нужный момент… Но, вернувшись, неожиданно вспомнит, что вы лютеране, восставшие, как и мы, против власти папы. — Пауза, необходимое время, чтобы они успели все переварить, а затем: — Можешь забыть о своих муниципальных свободах: после нас и вы пойдете на эшафот. Подумай об этом, Юдефельдт. Подумай хорошенько.
Оба бургомистра стоят неподвижно, глядя то на Киббенброка, то вокруг себя, словно в поисках невидимого советчика.
Фон Мерфельд не в силах поверить:
— Юдефельдт, не собираешься же ты слушать двух этих голодранцев? Разве ты не видишь: они пытаются спасти свою жизнь?! Они в отчаянии. Как только его светлость прибудет сюда, мы все устроим. Мы же заключили договор, не забывайте об этом.
Вновь устанавливается молчание.
Слушаю удары собственного сердца — лишь его биение говорит о том, что время бежит.
Вердеманн мысленно молится своим бухгалтерским книгам.
Юдефельдт думает о своей жене.
Юдефельдт думает о собранной епископом армии.
Юдефельдт думает о сорока своих сторонниках, забаррикадировавшихся внутри монастыря.
Он думает о смешных и пошлых усах фон Мерфельда.
Он думает о его сестре, этой шлюхе аббатисе, которая, да это каждому известно, всегда была шпионкой епископа в городе.
Он думает о гирляндах на дверях домов католиков…
Я протягиваю ему руки:
— Мы пришли безоружными. Давайте прекратим драться друг с другом и будем вместе защищать город. Какого дьявола сюда приперлись благородные? Мюнстер — наш город,
Фон Мерфельд не выдерживает:
— Ради бога, не давайте себя убеждать двум хамам с длинными языками!
Юдефельдт вздыхает и душит в кулаке воображаемого змея:
— Не они убедили меня, господин фон Вольбек… Вы, дали нам обещание.
— Слово его милости Франца фон Вальдека!
— Но эти… хамы, как вы их назвали, предлагают мир без присутствия в городе вооруженных наемников, а это предложение стоит принять во внимание.
Фон Мерфельд срывается:
— Не собираетесь же вы поверить этим кускам дерьма?!
— Я пока еще бургомистр этого города. И должен заботиться об интересах всех его жителей. Нам известно, что католики получили приказ вывесить гирлянды на дверях своих домов. Почему, господа, можете мне это объяснить? В нашем соглашении об этом не было ни слова…
Фон Мерфельд каменеет — подлый лютеранин открыто обвинил его, но фон Бурены никогда не отступают без боя:
— Если дело обстоит так, я знаю, как поступают с изменниками! — Он вытаскивает меч и моментально приставляет его к горлу бургомистра.
Лютеране реагируют, но одного кивка фон Мерфельда достаточно — его рыцари уже на ногах: двадцать дворян, вооруженных до зубов и готовых сражаться против двенадцати насмерть перепуганных бюргеров. В случае вооруженного столкновения не стоило бы особенно гадать о его исходе.
Фон Мерфельд удостаивает меня торжествующей улыбки.
Страшный крик со стены в глубине кладбища, похожий на карканье ворона, заставляет ее потускнеть. Вопль, от которого стынет кровь, а волосы становятся дыбом. Страх поднимается по спине, как паук:
— Остановись, свинья!
Длинные тени призраков движутся между надгробий — армия восставших мертвецов. Кто-то падает на колени и молится.
— Я тебе говорю, свинья!
Жуткие привидения пересекают поле, появляясь из ночи в свете факелов, армия теней, тридцать призраков с поднятыми арбалетами и аркебузами, их капитан идет во главе. Он приближается, два пистолета, больше него самого, — крылья ангела смерти:
— Фон Бурен, гнусный ты сукин сын. — Он останавливается, сплевывает на землю и шипит: — Я пришел съесть твое сердце.
Дворянин бледнеет, меч его дрожит.
Ангел тьмы, Редекер, останавливается в нескольких шагах от нас:
— Все в порядке, Герт?
— Как раз вовремя. Ситуация, мягко говоря, изменилась коренным образом, теперь ваше слово, господа. Или мы решаем все наши проблемы в бою, или вы садитесь на лошадей и убираетесь туда, откуда пришли.
Усы по-прежнему стоят по стойке «смирно», но фон Бурен уже проголосовал — он опустил свой меч, Юдефельдт наконец дышит.
На нашей стороне численный перевес, и настроены мы более решительно. Нам нечего терять, и фон Мерфельд это прекрасно знает.