Рабочий. Господство и гештальт; Тотальная мобилизация; О боли
Шрифт:
Мировая война, подводящая итоговую черту под XIX веком, явилась мощным подтверждением принципов, актуальных для этого столетия. После нее на земном шаре не осталось ни одной другой формы государства, кроме завуалированной или неприкрытой национальной демократии.
Результат уже потому не мог оказаться иным, что для успеха в войне было важно, в какой степени могли быть мобилизованы средства национальной демократии — парламенты, либеральная пресса, общественное мнение, гуманистический идеал. Поэтому Россия ни при каких обстоятельствах не могла выиграть войну, хотя, с внешнеполитической точки зрения, она стояла на стороне держав-победителей. Так же, как Австро-Венгрия или Турция, эта страна не имела той особой формы правления и конституции, которая была необходима в таком столкновении. Здесь имела место напряженность иного рода, которая и помешала единодушному
В этих условиях кажется вполне логичным, что непосредственно вслед за военным конфликтом ряд народов, и в особенности побежденных народов, предпринял попытку обрести ту свободу движения, которая свойственна национальной демократии.
Прежде всего, эти попытки сделали результат войны еще более однозначным; они приняли форму революции, найдя благоприятную почву в том чрезвычайно ослабленном состоянии, в котором оказались старые порядки после напряженной борьбы. Можно рассматривать эти революции как некое продолжение войны, равно как и война может быть истолкована как очевидное начало великой революции. Один и тот же процесс развертывается и в международных, и во внутренних столкновениях и приводит он к одному и тому же результату. Война порождает революции, а измененное в ходе революций соотношение сил, в свою очередь, ускоряет развитие военных событий.
Даже если результат столкновения национальных государств обладает общезначимым характером, то все же он никоим образом не может закрепиться надолго. Речь здесь идет о запоздалом установлении порядка, о реализации, собственно, уже перезревшего идеала, что вытекает хотя бы из того, что этот порядок лишен не только статической устойчивости, но даже и преходящих черт устойчивого равновесия.
Хотя состояния национальной демократии достигают везде, оно в каждом отдельном случае тотчас же раскрывается как переходное состояние, которое, как, например, в России, может закончиться уже через несколько недель. Однако даже там, где это состояние кажется более долговечным, оно вызывает такие изменения, которые все отчетливее обнаруживают свой грозный смысл. Здесь выясняется, что национальной демократии присущ чисто динамический характер, который лишен гештальта и тем самым подлинного порядка, а в отношениях между государствами проявляется анархически-индивидуалистическая стихия, свойственная всем установлениям либерализма. Здесь ощущается сильный недостаток в величинах высшего порядка, и надуманная идея сообщества государств не в силах связать между собой государства-индивиды, которые все более четко отделяются друг от друга, — а о них-то и идет здесь речь. В сущности, это сообщество государств является лишь органом тех властей, которые вполне удовлетворены формами национальной демократии, которым их уже хватило для насыщения.
Мы зашли бы слишком далеко, если бы взялись описывать ту массу поводов для столкновений, которая возникла за одну ночь вследствие повсеместного распространения формы национальной демократии. Наверное, ничто так не проясняет сложившееся положение, как тот факт, что даже державы-победители пытаются приглушить логические последствия этого состояния с помощью совершенно иных принципов, нежели те, которые обеспечили им победу, — что они, стало быть, вынуждены покинуть то поле, на котором исторически были наиболее сильны.
Так, благодаря распространению национального принципа у Германии появилась возможность не только оказывать растущее влияние на те многочисленные германские меньшинства, которые до сего дня остаются в оковах устаревших государственных систем, но и вполне легально включить немецкую Австрию в немецкое государство в силу права народов на самоопределение. Теперь, и в особенности для Франции, выясняется, что разделение старой австрийской монархии в духе основных принципов Версальского мира было роковой ошибкой и что оно дало повод к мобилизации весьма нежелательных сил. В связи с этим мы наблюдаем противоречащее тенденциям времени и поддерживаемое всеми реакционными властями стремление восстановить искусственное дунайское государство, то есть связать этим часть энергии немцев. Таков характерный переход от применения всеобщих принципов — к тактической операции, обусловленной единичным случаем.
Эта роковая ошибка не является единственной, — признаки того, что исход мировой войны не был способен дать
Тут вновь можно упомянуть Россию, которой в результате превращения в национальную демократию предстояло подвергнуться более обширной мобилизации и быть призванной к более ожесточенной военной работе, но которая очень скоро дала отвод своим адвокатам, чтобы заняться другими, малоприятными задачами. Впрочем, одним из самых крупных достижений бюргерской дипломатии навсегда останется то, что ей удалось втянуть эту империю, которая на Дальнем Востоке располагала поистине целым континентом для того, чтобы беспрепятственно и плодотворно развертывать свои силы, в игру совершенно чуждых ей интересов.
Кроме того, распространение принципов национальной демократии познакомило с новыми, действенными средствами эмансипации цветные народы. Кровь и рабочая сила, взятая взаймы у этих народов во время войны, сегодня должна быть оплачена, причем в силу тех же самых принципов, на которые ссылались раньше.
Есть большая разница, противостоим ли мы мятежным князьям, воинским кастам, горным народам и бандам разбойников или получившим образование в европейских университетах адвокатам, членам парламента, журналистам, нобелевским лауреатам и населению, у которого пробудился вкус к гуманистическим фразам и абстрактной справедливости. Кроме того, гораздо менее рискованно обмениваться выстрелами в горных долинах индийских провинций или в египетских пустынях, нежели делать ко многому обязывающие заявления на конгрессах, которые, благодаря средствам современной информационной техники, получают мировой резонанс.
То, что происходит сегодня среди цветных народов, дает повод к беспокойству, от которого избавили Германию; и это одна из тех непреднамеренных услуг, которую оказали побежденному. Движение цветных народов приняло гораздо более неприятные формы, чем была способна вызвать какая-нибудь цепочка вооруженных восстаний. Методы «мирного проникновения» возвращаются с измененной направленностью, например, как «no-violence» [46] . Притязания покоренных опираются на признанные и заимствованные ими принципы; это не притязания людоедов или сжигателей вдов, а требования, совершенно привычные и понятные человеку с улицы каждого большого европейского города. Притязание на господство оказывается поэтому гораздо менее связано с боевыми кораблями и пушками, чем с переговорными методами. Но это означает, что господство в ближайшее время будет утрачено.
46
«Ненасильственные методы» (англ.).
В этой связи следует еще сказать несколько слов о тех новых образованиях, которые, собственно, впервые возникли в силу абстрактного принципа права народов на самоопределение и которым свойственно соответствующее самосознание, по своему характеру зачастую напоминающее период несовершеннолетия. Подобно тому как можно было бы себе представить, что, если бы вновь был открыт принцип легитимности, каждому, кто находится в непосредственном имперском подчинении, была бы отведена своя территория, так же и здесь новые государства были созданы на основе народностей, о которых до сих пор было известно в лучшем случае из учебников по этнографии, но никак не по истории государств. Отсюда естественным образом вытекает, что в историческое пространство врываются чисто стихийные течения. Эта балканизация обширных областей на основании так называемых мирных договоров не только значительно умножила число критических точек по сравнению с состоянием на 1914 год, но и приблизила их на опасное расстояние. Она породила методы повстанческого стиля, которые свидетельствуют о том, что здесь, как и в Южной Америке, на свободу вырвались не столько исторические, сколько естественноисторические величины.