Рабочий. Господство и гештальт; Тотальная мобилизация; О боли
Шрифт:
Эту картину дополняет процесс занятия людьми мелкобуржуазного склада даже тех политических позиций, для которых еще совсем недавно определяющей была консервативная субстанция, обеспечивающая известное превосходство над течениями времени. В людях этого склада на уровне индивидуального темперамента отражается стремительное и зачастую взрывное изменение в настроении масс. На них отчетливо запечатлены следы их карьеры, их образования, в меньшей степени стоящего под знаком государственных, нежели общественных учреждений — партии, либеральной прессы, парламента. Это происхождение способствует прежде всего роковому перенесению методов внутренней политики на внешнюю политику — тенденции ориентироваться на мировоззрения и мнения, вместо того чтобы следовать государственному интересу. Здесь недостает имморализма, тщательного различения цели и средств, — поэтому нечего возразить на то, что в Германии
Недостаток дистанции, свойственный этому складу людей, готовит еще некоторые сюрпризы. За рутиной их деловых регламентов скрывается как неприятная фамильярность, так и возможность принятия свирепых решений. Мы познакомились с этой породой, когда массы были утомлены и сильно нуждались в покое, и мы удивимся тому изменению, которое происходит с ней, когда те же самые массы голодны и агрессивны. Та мера, в какой сегодня ссылаются на взаимопонимание, проистекает из смутного сознания смешения языков, из анархии, которая завершает индивидуалистическую эпоху. Потребность собирать подписи по любому поводу и после каждого внутриполитического колебания есть признак приближающегося конца бюргерской политики. Это признак того, что заключены были не мирные договоры, а перемирия и что исход мировой войны не оставил за собой надежного и неуязвимого мирового порядка. Здесь становится видно, что решение носило не стратегический, атактический характер, причем тактическим был и тот способ, которым это решение использовалось.
Таково состояние, в котором мы находимся, и ему соответствует язык, который принят теперь в общении между национальными демократиями, — язык, игровые правила которого необходимо знать, хотя, в сущности, никто в них уже не верит. Его нужно изучать по той смеси рутины, скепсиса и цинизма, которая определяет тон конференций по репарациям и разоружению.
Это атмосфера болота, очистить которую можно лишь с помощью взрыва.
70
Опасный и непредсказуемый разворот вовне, характерный для демократического национализма, становится более действенным благодаря нивелировке общества, достигаемой в силу другого великого принципа, к которому приходит либерализм, а именно, принципа социализма.
Социализм, по крайней мере до недавних пор, охотно ссылался на свой интернациональный характер; однако этот характер существует только в теории, как это показало весьма единообразное, совершенно недогматичное поведение масс в момент начала войны. Дальнейшее течение событий говорит о том, что это поведение не может рассматриваться как исключительный случай; оно будет, скорее, повторяться всякий раз, когда общественное мнение достигнет соответствующего состояния. Совершенно ясно, что существуют власти, которые в гораздо большей мере могут претендовать на интернациональный характер, нежели те массы, с которыми связан социализм, например, власть династии, крупного дворянства, духовенства или даже капитала.
Наши деды немало гордились тем, что кабинетные войны стали невозможны. Они не могли еще видеть оборотной стороны такого прогресса. Без сомнения, кабинетные войны отличаются от народных войн сферой большей ответственности и меньшей враждебности. Однородность структуры масс создает однородность интересов, которая не уменьшает, а увеличивает возможность конфликта. Война находит себе больше пищи, если одно из условий ее объявления составляет решение, принимаемое народом. В этом смысле социализм выполняет мобилизационную работу, о которой не могла даже мечтать никакая диктатура и которая потому является особенно эффективной, что ведется при всеобщем согласии, при непрерывной эксплуатации бюргерского понятия свободы. Та готовность, с какой массы отдают себя в чье-либо распоряжение и позволяют маневрировать собой, останется непонятной всякому, кто за нивелирующим автоматизмом всеобщих принципов не угадывает закономерность иного рода.
С точки зрения одной лишь способности к маневрам, можно было бы представить себе приблизительно такую социальную утопию:
Единичный человек — это атом, который получает свое направление от непосредственных воздействий. Нет более никаких субстанциальных структур, которые бы на него претендовали. Последние остатки этих уз ограничиваются характером объединений, настроений и договоров. Различие между партиями фиктивно. Как человеческий материал,
Собственность и рабочая сила находятся под покровительством; поэтому они ограничены в своем движении. Мораториям, субсидиям, пролонгациям, мероприятиям по выплате пособий и социальному обеспечению, с одной стороны, соответствует надзор за движимым и недвижимым имуществом, ограничение прав свободного передвижения людей и товаров, контроль за наймом на работу и увольнением, с другой.
Система образования схематизируется. Школы и высшие школы выпускают людей с очень стандартным образованием. Пресса, мощные развлекательные и информационные средства, спорт и техника продолжают это образование. Существуют средства, благодаря которым миллионам глаз, миллионам ушей в один и тот же час становится доступно одно и то же событие. Здесь воспитание может даже отважиться на критику в той мере, в какой она способна выявить различие мнений, но не субстанций. Все, что является мнением, не вызывает опасений, и в то время когда каждый любит подчеркивать свою революционность, свобода действительных изменений ограничена как никогда. С каждым революционным движением все однозначнее вырисовывается лицо времени, и, в сущности, не имеет большого значения, кто именно из партнеров берется в настоящий момент за дело. В этом состоянии совершенно немыслима та степень независимости, которая находит свое выражение в грандиозных сожжениях книг, к которым прибегают азиатские деспоты. Никто из наших современных революционеров не отказывается от техники или науки и даже от кино или мельчайшего винтика, — и на это есть свои веские причины.
Все решительные приказы о мобилизации не приходят сверху, а, что намного более действенно, выступают как революционная цель. Женщины отстаивают свое участие в процессе производства. Юношество требует трудовой повинности и солдатской дисциплины. Владение оружием и военная организация составляют один из признаков нового заговорщического стиля, которому причастны даже пацифисты. Занятия спортом, походы, строевая подготовка, образование в стиле народных университетов суть ответвления революционной дисциплины. Обладать автомобилем, мотоциклом, фотоаппаратом, планером — вот что наполняет мечты подрастающего поколения. Свободное время и рабочее время суть две модификации вовлеченности в одну и ту же техническую деятельность. Диковинный результат современных революций состоит в том, что число фабрик умножается и делается упор на то, чтобы работать больше, лучше и за более низкую плату. Из социалистических теоретиков и литераторов развилась особая и, впрочем, не менее скучная порода чиновников, счетоводов и государственных инженеров, и какой-нибудь социалист поколения 1900 года заметил бы к своему удивлению, что решающие аргументы оперируют уже не цифрами заработной платы, а цифрами производственных показателей. Существуют страны, где можно быть расстрелянным за производственный саботаж, как подлежит расстрелу солдат, покинувший свой пост, и где уже пятнадцать лет назад, как в осажденном городе, были введены продовольственные карточки, — и это страны, в которых социализм уже наиболее однозначным образом воплощен в жизнь.
Ввиду таких наблюдений, число которых может быть при желании увеличено, следует лишь заметить, что речь тут идет о вещах, которые в 1914 году еще могли бы носить утопический характер, но сегодня привычны для каждого современника.
Любому взгляду, который проник в неразбериху, возникшую вследствие крушения старых порядков, должно стать очевидно, что в этом состоянии имеются все предпосылки господства. Нивелирующие принципы XIX века подготовили поле, которое должно быть возделано.
71
Лишь в состоянии претворенной в действительность демократии со всей отчетливостью проявляется разрушительная сила движущих принципов. Лишь здесь становится ясно, насколько бюргерский мир жил за счет зеркальных чувств и насколько сильна была его зависимость от оборонительной жестикуляции. Принципы этого мира меняют свой смысл, если у них не обнаруживается противника. Разрушение достигает своих пределов, когда оно повсюду видит перед собой уже не остатки авторитета, а только свое собственное отражение.