Рабочий. Господство и гештальт; Тотальная мобилизация; О боли
Шрифт:
В этой связи нам открываются две поучительные вещи: с одной стороны, упадок редакционной статьи и отдела критики, с другой — растущий интерес ко всем рубрикам, где, как например в спортивном разделе, индивидуальное различие мнений играет гораздо меньшую роль, и еще к фотографическим репортажам. Этот интерес уже выходит навстречу тем средствам, которые в особенности свойственны типу.
Можно надеяться на применение точного, однозначного языка, на появление математического, опирающегося на факты стиля, соразмерного XX столетию. Журналист в этом пространстве выступает носителем специального характера работы, а его задачи определяет и ограничивает тотальный характер рабо- | ты и, следовательно, государство как представитель последнего. В пределах этого однозначного пространства символы имеют предметную природу, а общественное мнение является уже не мнением массы, слагающейся из индивидов, а чувством жизни, характерным для очень замкнутого, очень однообразного мира. Важным здесь является не столько точка зрения наблюдателя, сколько само
Журналистская совесть требует тут максимума дескриптивной точности; она должна быть удостоверена отточенностью стиля, которая свидетельствовала бы о том, что за притязанием на выполнение умственной работы стоит нечто большее, чем одни только фразы. Решающий процесс и здесь, как уже было сказано, заключается в том, что бюргерского индивида сменяет тип. Подобно тому как нам было совершенно безразлично, консервативно или революционно поведет себя отдельно взятый индивид, уже в самом появлении типа заключено утверждение мира работы независимо от того, в какой именно области это появление происходит.
Появление типа совпадает по времени с особым состоянием технических средств, единственным, которое ему соответствует. Только для типа управление этими средствами осмысленно как акт осуществления господства. Как журналист перестает быть бюргерским индивидом и превращается в тип, так и пресса из органа свободного мнения превращается в орган однозначного и строгого мира работы.
Это сказывается уже в том изменившемся способе, каким ныне читают газету. У газеты нет больше круга читателей в старом смысле, и с ее публикой происходит то же самое изменение, о котором говорилось в связи с театром и кино. Само чтение тоже нельзя уже согласовать с понятием досуга; скорее, оно несет на себе признаки специального характера работы. Это весьма отчетливо видно там, где есть возможность наблюдать за читателем, то есть прежде всего в общественном транспорте, в одном лишь пользовании которым уже осуществляется акт работы. В ходе этого наблюдения можно констатировать наличие трезвой и в то же время инстинктивной атмосферы, которой соответствует высокая точность и скорость в передаче информации. Здесь создается впечатление, будто мир изменяется, когда мы читаем, но это изменение остается в то же время константным в смысле монотонной смены проносящихся мимо нас разнообразных сигналов. Эта информация передается в пространстве, где то или иное событие отличается такой степенью живого присутствия, что каждый атом приводится им в колебание со скоростью электрического тока. Очевидно, что все индивидуальное должно здесь все более восприниматься как бессмысленное. Равным образом, следует предположить, что многообразие органов, по крайней мере в том, что касается различия между партиями или между городом и деревней, сливается в единое целое.
Здесь следует по меньшей мере указать еще на тот факт, что способность интеллектуального восприятия у людей пассивного склада, собственно составляющих читательский слой, очень быстро приближается к тому состоянию, когда совершенно исключается всякое воздействие либеральных идей. Все культурные, психологические и социальные проблемы наводят на людей этого склада чрезвычайную скуку; точно так же они совершено перестают воспринимать и изощренные художественные средства. Насколько проницательно и уверенно рассудок этих людей, появляющихся во всех слоях старого общества и с каждым днем встречающихся нам все чаще, схватывает даже самые тонкие технические детали, настолько безразличным он остается к любого рода развлечению, делающему жизнь приятной для индивида. Таково видоизменение рассудка, соответствующее измененному ландшафту, внутри которого бюргерский идеал образования не способен был уже ни на что, кроме небывалого усиления страданий. Поэтому иногда нас охватывает едва ли не чувство сострадания к тем представителям интеллигенции, для которых все труднее становится продуцировать уникальное переживание, если иметь в виду, что подобное достижение воспринимается в этом пространстве в лучшем случае как нечто вроде сентиментального соло на саксофоне.
Все эти обстоятельства проступают уже гораздо яснее в связи с типическими информационными средствами, которые следует рассматривать исключительно как средства XX века, — то есть в связи с радио и кино. Нет ничего более забавного, чем попытки известных умников подвести эти столь однозначные, столь конкретные средства, которые просто предназначены для других задач, под либералистское понятие культуры, — эти экземпляры, считающие себя критиками культуры, являются лишь косметологами цивилизации. Уже при поверхностном рассмотрении этих средств становится очевидно, что здесь не может идти и речи об инструментах передачи свободного мнения в старом смысле слова. Напротив, все, что выступает здесь как всего лишь мнение, оказывается в высшей степени несущественным. Эти средства поэтому точно так же не годятся на роль партийных инструментов, как не способны они и быть созвучными индивиду. Среда, в которой способен действовать индивид, разрушается уже самим фактом существования искусственного голоса и возможности фиксации изображения посредством светового луча. Здесь способен действовать лишь тип, поскольку он один имеет отношение к метафизике этих средств. Если чистая техничность все больше становится предметом оценки, то это,
Здесь речь идет об органах, которые начинает создавать для себя иная воля. В этом пространстве атомы не пребывают в том скрытом состоянии анархии, которая, являясь предпосылкой свободного мнения, в конце концов привела к ситуации, когда воздействие этого мнения устраняет самое себя, потому что всеобщее недоверие превысило способность к восприятию. Люди привыкли воспринимать всякую новость, уже имея в виду то опровержение, которое последует за ней. Мы достигли той степени инфляции свободного мнения, при которой мнение обесценивается прежде, чем появляется в печати. Таким образом, расположение атомов приобретает, скорее, ту однозначность, которая царит в электромагнитном силовом поле. Пространство представляет собой замкнутое единство, и вырабатывается более острый инстинкт в отношении того, что мы желаем и чего не желаем знать.
Впрочем, было бы неверно предполагать, что здесь говорится исключительно об усилении централизации, к примеру, в том смысле, в каком абсолютная личность умела занять центральное место. В этом смысле в тотальном пространстве не существует какого-либо центра, какой-либо резиденции, будь то резиденция государя или публичного мнения, подобно тому, как всякое значение утратило в нем и различие между городом и деревней. Скорее, каждая точка потенциально наделена здесь характером центра. Есть что-то устрашающее, что заставляет вспомнить монотонные вспышки сигнальных ламп в той ситуации, когда в центр внимания внезапно попадает какой-нибудь участок этого пространства, будь то находящаяся под угрозой провинция, громкое судебное дело, спортивное событие, природная катастрофа или кабина трансокеанского авиалайнера, и когда вокруг него плотно смыкается круг искусственных глаз и ушей. Этот процесс несет в себе нечто очень объективное, необходимое, и отличающие его движения похожи на те, которые исследователь фиксирует посредством телескопа или микроскопа. Поэтому не без основания мир содрогнулся от страха, когда в 1932 году стало известно, что маньчжурское радио организовало информационную службу прямо на поле боя. Обращая внимание на политический обзор, который входит в задачи кинохроники, мы отчетливо видим, что здесь начинает развиваться понимание и чтение иного рода. Спуск корабля со стапеля, несчастный случай на шахте, автогонки, дипломатическая конференция, детский праздник, гранаты, взлетающие и падающие на какой-нибудь опустошенный клочок земли, чередование ликующих, дружелюбных, возбужденных, отчаянных голосов — все это улавливается и отражается с неумолимой точностью, представляя собой некое поперечное сечение, позволяющее в новом свете увидеть всю совокупность человеческих отношений.
Само собой разумеется, что общественное мнение должно явиться здесь как полностью изменившаяся величина. Именно решающие области оказываются закрыты для общественного мнения в той мере, в какой они перестают быть объектами для свободного мнения. Изменения, происходящие в этом ландшафте, скрывают то обстоятельство, что в распоряжении наблюдателя есть лишь одно окно, лишь один-единственный фрагмент действительности.
Не следует также упускать из виду, что, с одной стороны, индивид сегодня еще стремится использовать средства в том смысле, который не адекватен их сущности, и что, с другой стороны, их растущее совершенство все яснее обнаруживает эту сущность. Речь здесь идет не о средствах развлечения, — и даже там, где возникает такое впечатление, следует помнить, что развлечение, организация крупномасштабных игр все более четко обнаруживает признаки публичной задачи, го есть становится функцией тотального характера работы.
Смысл решающего процесса следует определить как превращение общественных инструментов в государственные, стоящие на службе у людей активного склада, являющихся опорой этого государства. В предельно замкнутом, предельно предсказуемом пространстве, где возрастает одновременность, однозначность и предметность переживания, как измененная величина выступает и общественное мнение, и решающий человеческий род, который не имеет никакого отношения к свободному мнению уже в силу того, что отмечен признаками расы. Его деятельность, как было сказано, должна отразиться и на всем человеческом составе.
Уже сегодня можно предугадать, что здесь проступает особый оттиск, произвести который никогда не смогло бы свободное мнение, оттиск, который ощутим даже в выражении лица и звучании голоса.
СМЕНА ОБЩЕСТВЕННЫХ ДОГОВОРОВ РАБОЧИМ ПЛАНОМ
75
То, что было сказано о цензуре как о недостаточном средстве, применимо и к типическим методам как таковым. Тип превосходит породившие его порядки либеральной демократии не потому, что он «захватывает власть», а потому, что располагает новым стилем и, таким образом, репрезентирует власть.