Рабочий. Господство и гештальт; Тотальная мобилизация; О боли

Юнгер Эрнст

В этом контексте проясняются современные открытия общности интересов, геополитических пространств и возможностей федерализма, в которых следует видеть наступление на структуру национального государства и попытку конструктивной подготовки имперских пространств.

За этими возможностями скрывается факт гораздо более мощного и объемлющего характера, а именно тот факт, что на высшем уровне, то есть на уровне гештальта рабочего, отдельные плановые ландшафты, несмотря на их завершенность, выступают как специальные области, в которых проходит один и тот же фундаментальный процесс.

Цель, на которую направлены все эти усилия, состоит в планетарном господстве как высшем символе нового гештальта. Только здесь содержится критерий той высшей безопасности, которая охватывает все военные и мирные фазы работы.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

80

Вступлению в имперское пространство предшествуют такая закалка и такие испытания в рамках плановых ландшафтов, какие сегодня еще невозможно себе представить. Мы движемся навстречу удивительным событиям. По ту сторону рабочей демократии, в которой заново отливается и перерабатывается содержание известного нам мира, проступают очертания государственных порядков, выходящих за пределы всякого возможного сравнения. Можно, однако, предвидеть, что

здесь речь уже не будет идти ни о работе, ни о демократии в привычном для нас смысле слова. Открытие работы как стихии полноты и свободы еще впереди; равным образом меняется и смысл слова демократия, когда материнская народная почва становится опорой для новой расы.

Мы видим, что народы принялись за работу, и мы приветствуем эту работу, где бы она ни выполнялась. Подлинное состязание должно вестись за открытие нового и неизвестного мира — открытие, более разрушительное и более богатое последствиями, нежели открытие Америки. Нельзя без зачарованности наблюдать за человеком, когда, окруженный регионами хаоса, он закаляет свое оружие и сердце и когда он находит силы отвергнуть счастливый исход.

Участвовать в этом и служить этому — такова задача, выполнения которой ожидают от нас.

ОБЗОР

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

1). Эпоха третьего сословия была эпохой мнимого господства. 2). Стремление увековечить эту эпоху выражается в перенесении бюргерской модели на движения рабочего. 3). Соответственно рабочий становится представителем особого класса или особого сословия, 4) представителем «нового общества» и 5) представителем мира, в котором экономика и судьба имеют одинаковое значение. 6). Попытка отыскать в рабочем более высокое и более обширное достоинство, чем вообще способен представить себе бюргер, 7) может быть предпринята только тогда, когда за его явлением будет угадан великий, самостоятельный и независимый гештальт, который подчинен собственной закономерности, имеющей иную природу. 8). Гештальтом мы называем высшую, смыслопридающую действительность. Явления получают значение символов, представителей, оттисков этой действительности. Гештальт — это целое, которое охватывает больше, чем сумму своих частей. Это большее мы называем тотальностью. 9). Бюргерскому мышлению отношение к тотальности не дано. Следовательно, оно было способно увидеть рабочего лишь как явление или как понятие — как абстракцию [56] человека. Вопреки этому, собственно «революционный» акт рабочего состоит в том, что он выдвигает притязание на тотальность, постигая себя как представителя высшего гештальта. 10). «Видение» гештальтов [57] делает возможной ревизию, проводимую целостным бытием над миром ставшего самовластным духа. 11). Как ранг единичного человека, так и ранг человеческих общностей зависит от той степени, в какой в них репрезентируется гештальт рабочего. Ценностное противопоставление массы и единичного человека, или «коллективной» и «личной» инициативы, не имеет никакого значения. 12). Равным образом, гештальт как покоящееся бытие более значителен, нежели какое бы то ни было движение, в котором он свидетельствует о себе. Рассмотрение движения как ценности, скажем, как «прогресса», принадлежит бюргерской эпохе. 13). Рабочего характеризует новое отношение к стихийному. Поэтому он располагает более мощными резервами, нежели бюргер, который видит в безопасности высшую ценность и пользуется своим абстрактным разумом как средством, гарантирующим эту безопасность. 14). Романтический протест есть не что иное, как тщетная попытка бегства из бюргерского пространства. 15). Рабочий заменяет романтический протест действием в стихийном пространстве, в котором отныне очень четко обнаруживается недостаточность бюргерской безопасности. 16). Рабочего характеризует также новое отношение к свободе. Свободу можно ощутить лишь в случае причастности к целостной и исполненной смысла жизни, 17) которая во временим отношении иногда раскрывается нам в воспоминании о великих исторических державах или 18) в отношении пространства — вне сферы игры голых интересов. 19). Пространство работы имеет тот же ранг, что и все великие исторические пространства; в нем притязание на свободу выступает как притязание на работу. Свобода здесь — экзистенциальная величина; это означает, что люди располагают свободой в той самой мере, в какой они ответственны перед гештальтом рабочего. 20). Растущее чувство такой ответственности предвещает чрезвычайные свершения. 21). Наконец, рабочего характеризует новое отношение к власти. Власть здесь выступает не как «текущая» величина, а 22) легитимируется гештальтом рабочего, то есть является репрезентацией этого гештальта. Легитимация удостоверяется тем, что эта власть способна поставить себе на службу новое человечество и 23) новые средства. 24). Ввод в действие этих средств, подвластных только рабочему, облегчает затянувшаяся анархия, к которой привела абстрактная «общезначимость». 25). Особенно нужно учесть, что гештальт превосходит диалектическую, 26) эволюционную и 27) ценностную постановку вопроса и не может быть постигнут с их помощью.

56

Конкретно мы относимся к человеку тогда, когда смерть своего друга или своего врага Мюллера ощущаем более глубоко, нежели известие о том, что во время разлива Хуанхэ утонуло 10 000 человек. История абстрактного гуманизма, напротив, начинается примерно с размышлений о том, что более безнравственно — убить своего конкретного врага в Париже или одним нажатием кнопки — какого-нибудь незнакомого нам китайского мандарина.

57

Степень, в какой нам удалось схватить такие органические понятия, как «гештальт», «тип», «органическая конструкция», «тотальный», измеряется тем, насколько использование этих понятий определяется законом печати и оттиска. Стало быть, способ их применения — не плоскостной, а «вертикальный». Так, каждая величина в рамках иерархии «имеет» гештальт и в то же время является выражением гештальта. В этой связи в особом свете предстает также и тождество власти и ее репрезентации. Далее, органическое понятие узнается по тому признаку, что оно способно «развертывать» свою собственную жизнь, то есть «расти». Все эти понятия служат здесь nota bene для понимания. Дело не в них. Их можно просто забыть или отставить в сторону, использовав как рабочие величины для постижения некой определенной действительности, существующей вопреки какому бы то ни было понятию и помимо него. Эту действительность следует всецело отличать и от ее описания; читатель должен направлять свой взгляд сквозь описание, пользуясь им как своего рода оптической системой.

ВТОРАЯ ЧАСТЬ

28). Соразмерный рабочему принцип, или язык рабочего, имеет не всеобще-духовную, а предметную природу. Это работа как способ жизни, который формирует особый стиль. 29). Рассмотрение

этого особого способа жизни трудно постольку, поскольку оно происходит в очень изменчивой среде. 30). Уже при поверхностном рассмотрении пространства работы взгляд встречает закономерность иного рода. 31). Этой закономерности свойственно посягать на существование индивида, что 32) уже очень хорошо заметно на современных полях сражений. 33). Здесь впервые появились и люди нового склада, которых следует обозначить как тип. 34). Наступление на индивида затрагивает также и массу, как общественную форму, в которой постигает себя индивид. 35). В то время как тип, или рабочий, сменяет бюргерского индивида, масса заменяется органической конструкцией. 36). В таких своих внешних признаках, как физиономия, костюм, 37) манера держать себя и 38) жестикуляция, 39) тип получает все более однозначное выражение, которое нужно прежде всего видеть, а не оценивать. 40). Ранг бюргера определяется тем, в какой мере он обладает индивидуальностью. 41). Ранг типа, который уже не притязает на это различение и 42) характеризуется не уникальным, а однозначным опытом, 43) определяется тем, в какой мере он воплощает гештальт рабочего. 44). Техникой мы называем тот способ, каким гештальт рабочего мобилизует мир. 45). Она ведет атаку на исторические системы и 46) культовые силы, 47) будучи якобы нейтральным средством, которым, однако, непротиворечивым образом располагает только рабочий. 48). Техника — это не инструмент безграничного прогресса, 49) напротив, она приводит к совершений определенному и однозначному состоянию, 50) которое отмечено ростом постоянства и завершенности средств, идущим параллельно с образованием новой расы, 51) и тем не менее не может быть достигнуто по чьей-либо воле. 52). Скорее, мы все еще живем в очень изменчивом мире, 53) характер которого начинает, впрочем, отличаться от взрывного и динамического характера раннего мастерового ландшафта высокой планомерностью и предсказуемостью процессов. 54). Даже там, где поставляемые техникой средства имеют неприкрытый властный характер, 55) совершенная оснащенность возможна лишь в том случае, 56) если рабочий выведет оснащение из сферы конкуренции между национальными государствами и избавит его от их инициативы и если он стабилизирует и легитимирует революционно-подвижные средства. 57). Это возможно лишь в том случае, если он будет применять подвластные ему одному средства не в либеральном духе, а в духе высшей расы. 58). Музейная деятельность 59) является признаком ослабления жизненной силы и 60) одной из лазеек для бегства от предельно опасной действительности. 61). Рабочий более не имеет никакого отношения к культурной деятельности, достигающей своего пика в культе гения. 62). Оформление мира работы, высшей целью которого станет оформление пространства, требует критериев иного рода. 63). Это не индивидуальные, а типические критерии, которые получат свою значимость благодаря господству рабочего; 64) их многочисленные аналоги можно найти как в природном ландшафте, 65) так и в великих культурных ландшафтах. 66). Технический мир не находится в противоречии с этим оформлением, а начинает служить ему, 67) как это все яснее обнаруживается в связи с завершенностью средств и запечатлением новой расы. 68). В национализме и социализме нужно видеть принципы, свойственные XIX веку. 69). Порядки национальной демократии ведут к состоянию мировой анархии по мере приобретения ими общезначимости. 70). В равной мере и социализм не в состоянии установить действенные порядки. 71). Оба принципа сами собой терпят крах, когда какая-нибудь власть использует их правила игры. 72). Господство рабочего впервые заявляет о себе в замене либеральной или общественной демократии рабочей или государственной демократией. 73). Эту замену осуществляет активный тип, использующий формы органической конструкции, в частности, формы ордена. 74). Тип распоряжается общественным мнением потому, что господствует над ним благодаря более высокой технической оснащенности. 75). На место бюргерских конституций вступает рабочий план, к которому предъявляются требования 76) завершенности, 77) гибкости и 78) оснащенности. 79). Это переходные признаки, с помощью которых подготавливается планетарное господство гештальта рабочего в пределах многообразных исторических пространств. 80). В усилиях народов, которые заняты преобразованием национальных демократий в рабочие государства, уже намечается их будущая причастность к этому господству.

ИЗ ПЕРЕПИСКИ ПО ПОВОДУ «РАБОЧЕГО»

Женева, 7 июля 1978

ОТ МОРИСА ШНЁВЛИ

«… Ваш труд сопровождает меня; мы ведем с ним беседу как посвященный отец со своим старшим сыном. Тем не менее я никогда не искал учителя. Истинный учитель — это мишень, в которую стрелок попадает не целясь, — не он ищет десятку, она находит его…

Поговорим о «Рабочем». Как Вам известно, вокруг него ведется чисто политический спор. Невзирая на Ваше субстанциальное и этимологическое обоснование гештальта, эта книга всегда будет предметом поверхностных и субъективных суждений…

Сначала я судил о рабочем в моральной перспективе; очевидно, что Вы рассматриваете его как некий новый организм, о чем говорит уже название книги. Ее обвиняют как библию тоталитаризма и насилия. На самом деле новое общество зиждется на насилии, и для этого ему нет нужды в Вашей книге. Вы показываете ему истину, которую трудно вынести; портрет слишком похож. Доисторический человек противится в нас титану, который живет в нем и хочет вытолкнуть его в мир, где, быть может, кристаллизуется окончательный порядок…

В «Мировом государстве» Вы говорите, что гештальт рабочего преодолеет даже самую древнюю из великих противоположностей: противоположность между Востоком и Западом. Я хотел бы, кроме этого, предположить, что человек, как титан, овладеет историческими утопиями и сплавит их в одну-единствен-ную утопию. Потусторонний и посюсторонний мир объединяются вновь, и их синтез раскрывает благодаря технике новую перспективу. Человек, уставший от внутреннего созерцания, перестает видеть сны, — он сам становится сном…

Границы утратили для рабочего свое значение; он проходит сквозь них, как сквозь призрачную стену…

В мыслительном отношении Ваша работа сходна с работой биолога, манипулирующего генами…»

Вильфлинген, 24 сентября 1978

АНРИ ПЛЯРУ

«Следуя своей привычке, я взял с собой в Сан Пьетро пачку писем, чтобы послать в ответ хотя бы открытки. Очень печально, что я не могу подробно остановиться даже на ценных откликах, как они того заслуживают.

При этом мне приходит в голову, что молодые образованные французы (и бельгийцы) все нетерпеливее спрашивают о переводе «Рабочего». Я предвижу тут серьезные помехи для моего вильфлингенского покоя.

Как Вам известно, на протяжении десятилетий я пытался помешать появлению этого перевода. Уже перед второй мировой войной Марсель Декомби опубликовал по этому поводу одну брошюру. Теперь, когда во Франции тоже собираются выпустить все мои сочинения, появление этого перевода, пожалуй, уже нельзя задержать.