Рабыня Малуша и другие истории
Шрифт:
– Господи, да что же такое деется? – пробормотал, осеняя себя крестным знамением, дед.
Фома Фомич, играя желваками скул, замер, глядя вслед девушке, а потом снял картуз, молча махнул рукой возчикам – уезжайте, мол, и также молча побрел к своей избе.
Семья смотрела вслед Варе до тех пор, пока она не скрылась за последней деревенской избой. После этого, не сговариваясь, все пошли в дом и сидели тихо, – говорить было не о чем.
Уже
– Возвертается, – почты простонал он и начал было приподниматься, но Василиса сердито сказала:
– Сиди, здесь мать нужна.
Прокопий увидел, как жена подбежала к дочери, обняла ее за плечи и повела куда-то за избу. Возле амбара она усадила дочь на бревно и стала успокаивать:
– Не переживай, жизнь на этом не кончается. Многое пережили, переживем и это…
Варя сидела с каменным лицом и, казалось, даже не слышала, что ей говорила мать.
А та лепетала что-то ласковое и успокаивающее, а потом сказала:
– Сейчас мы истопим баньку, и ты смоешь с себя эту грязь. Ты посиди, я скажу отцу, чтобы он приготовил, а я достану чистую одежонку. А эту мы спалим… Ты только дождись меня, я мигом…
Она встала и опрометью бросилась в избу, на ходу бросив мужу:
– Быстро протопи баню!
Сама же начала копаться в сундуке подбирая чистую одежду для дочери.
Прокопий, ни слова не говоря начал растапливать каменку, подкладывая под дрова бересту. Когда огонь разгорелся, он стал забирать воду из стоявшей здесь же бочки и заливать ее в котел. Потом нагнулся, чтобы зачерпнуть второе ведро и вдруг услышал страшный душераздирающий крик. Он сразу узнал голос своей жены:
– Варюшка, доченька!
Бросив ведро, он кинулся к амбару, откуда и донесся крик, а сейчас были слышны лишь горькие причитания Василисы.
Ворвавшись внутрь амбара, он увидел распростертую на полу в луже еще не свернувшейся крови дочку. На горле ее зиял страшный рубец, из которого какими-то темными комками выталкивались сгустки, а рядом валялась окровавленная коса.
Ногой оттолкнув ее в сторону, Прокопий опустился на колени рядом с распластанной дочерью и женой и заплакал. Он не заметил, как в дверном проеме сгрудились все их ребятишки и отец, с ужасом взирающие на мертвую сестру и рыдающих отца и мать».
Агриппина Ананьевна неторопливо
«Боже мой, – думала она про себя, – неужели такое было возможно? А впрочем, почему бы и нет? По-сути, при крепостном праве помещик распоряжался своими крепостными, как истинный рабовладелец. Мог продать, даже убить и отделаться при этом незначительным штрафом. И это было совсем недавно, всего-то полтора столетия назад. А мы еще считаем себя цивилизованной нацией».
Она посмотрела на мужа. Тот спал, только у него изредка вздрагивали руки, и иногда по лицу проскакивал нервный тик…
Беглец с этапа
Бывший мичман гвардейского экипажа, участник декабрьского восстания Александр Лопарев, 1803 года рождения, государственный преступник, осужденный по третьему разряду известного царского алфавита к двадцати годам каторжных работ и к вечному поселению в Сибири, три года отсидевший милостью царя в Секретном Доме Петропавловской крепости, – бежал с этапа…
Арестанту, зажатому между двумя дородными жандармами, пышущими здоровьем, не было холодно, – тепло от их крупных тел проходило даже сквозь толстое сукно шинелей и согревало его с боков. Правда, в спину слегка поддувало, но это было терпимо.
Тройка худосочных крестьянских лошадей, увязающих по самые бабки в весенней распутице, с трудом выдергивала ступицы колес из схватившей их размокшей глинистой почвы, словно бы не пускающей путешественников в чуждую для них страну – Сибирь.
Степь заканчивалась; все чаще стали встречаться купы низкорослого подроста, а далеко впереди тонкой темной полоской просматривался коренной лес.
Ближе к ночи тройка подошла к опушке леса и остановилась на относительно сухом пригорке, покрытом толстым слоем мха. Здесь-то и было решено устроить привал, поскольку лошади изрядно устали, а до ближайшего села было верст двадцать такого же чмокающего бездорожья.
Возчик, не мешкая, распряг лошаденок, стреножил их и пустил к другим лошадям обоза на выпас, где оголодавшие животные тотчас принялись подбирать ошметки прошлогодней травы, там и тут лоскутами торчащие в едва ли не сплошном мшистом ковре.
Жандармы, нехотя вылезшие из пролетки, саблями нарубили лапника, набрали сушняка и разожги костер, чтобы обсушиться и приготовить немудрящий ужин. На ночь арестант с возчиком улеглись на еловый лапник под пролеткой и довольно быстро уснули, – один – по-крестьянски быстро и незатейливо, слегка подхрапывая, другой, – пребывая в тяжелой и мучительной задумчивости, в который раз перебирая в голове все, что привело его на этап. Эти воспоминания совершенно измучили его, избавиться от них не было никаких сил, – они возвращались к нему каждый раз, стоило ему только закрыть глаза и забыться…