Рабыня Малуша и другие истории

Кокушкин Борис

– И тогда ушлые издатели стали платить ему не построчно, а за каждое слово, – рассмеялся Иван Аркадьевич. – Действительно, было такое. Было время, и у нас платили за печатные листы, независимо от количества слов.

– Поэтому Маяковский и начал писать лесенкой? – поддержала его жена. – Я предлагаю тебе, прежде чем продолжить, отдохнуть и продумать дальнейший ход сюжета.

– Согласен, – вздохнул муж. – А то я что-то, честно говоря, подустал.

– Вот и хорошо, – согласилась Агриппина Ананьевна. – Тебе следует больше гулять на свежем воздухе.

Неделю спустя Иван Аркадьевич снова засел за письменный

стол, но жена строго дозировала время его работы, не позволяя писать более двух-трех часов в день. И непременно дважды в день – утром и перед сном – выводила мужа на часовую прогулку.

Работа в таком щадящем режиме, естественно, двигалась медленно, но так или иначе через неделю писатель предложил жене прочитать вторую часть рассказа. И, как это было заведено, Агриппина Ананьевна устроилась в кресле, надела очки и начала чтение.

«Варюшка, внеся в дом воду, со смехом рассказала матери о встрече с барином и разговоре с ним. Но вместо ожидаемой улыбки лицо женщины вдруг напряглось, она побледнела и схватилась за живот.

– Быстро беги за Семеновной, – прохрипела она.

Перепуганная девушка выскочила из избы и побежала к соседке.

– Тетка Матрена, мамка просит быстрей придти к нам, – запыхавшись, сказала она.

Пожилая женщина сразу все поняла и, собираясь, распорядилась.

– Топи баню. Нужна теплая вода.

– А что с мамкой? – растерялась Варя.

– Рожать приспело, – просто ответила та. – Поспешай…

Варя опрометью кинулась в сторону бани. А когда Семеновна привела туда мамку, сунулась было следом, но Матрена осадила ее:

– Ступай к малышам, успокой их. А здесь я одна управлюсь.

Встревоженная Варя собрала возле себя обычно галдящих, а сейчас притихших младших сестер и братиков, и ждала, чем все закончится. Семилетний Федотка тихо сказал старшей сестре:

– Я сбегаю за тятей?

– Нет, не надо, чай не первый раз. Все будет хорошо. Успокой-ка лучше Лизутку, – ишь, расплакалась.

Через недолгое время, показавшееся малышам вечностью, из бани вышли мамка с Семеновной, держащей на руках завернутого в какие-то тряпицы ребенка.

– Ну, с братиком вас, – соседка показала ребятам сморщенное красное личико новорожденного.

Ребята потянулись было вслед за женщинами в избу, но Семеновна осадила их:

– Неча вам тут делать, гуляйте себе. Мамке надо отдохнуть, я побуду с ней.

Работа в поле была закончена, но дел у крестьян не поубавилось, – нужно было идти на подворье к барину на засолку капусты и огурцов.

Здесь собрались едва ли не все женщины и молодые девушки деревни. Возле погреба одни мыли

и отпаривали дубовые кадки, закладывая в них можжевеловые ветки и обдавая их варом, после чего кадку закрывали деревянной же крышкой. Другие отмывали гнеты – округлые камни, которыми впоследствии поджимали нарубленную капусту. Третьи чистили и резали морковь и мыли антоновские яблоки, готовя их к закладке в капусту. Четвертые срезали зеленые листья с капустных кочанов и откладывали их в сторону для кислых щей. Пятые резали кочаны пополам и бросали их в большое деревянное корыто, откладывая кочерыжки в большую лохань, возле которой крутилась многочисленная малышня, которым взрослые время от времени очищали эти кочерыжки, и те с удовольствием хрумкали ими. Шестые рубили капусту тяпками в корыте, седьмые мыли огурцы, готовя их к засолке…

Работа была не тяжелая, поэтому женщины веселились, перебрасывались шутками и прибаутками.

При появлении на подворье барина все замолчали, а он, обходя работниц, присматривал, как идут дела. Подойдя к Варе, моющей огурцы, он сказал:

– Оставь, вытри руки и пошли со мной.

– Куда? – недоуменно спросила девушка.

– Для тебя есть другая работа, – коротко ответил он, направляясь к конюшне.

Варя посмотрела на женщин, но все разом, словно сговорившись, опустили глаза и молча, даже как-то сердито, продолжали работать.

Девушка, недоумевая, пошла за барином, изредка оглядываясь на подруг, но те словно ничего не замечали и продолжали работать.

Уже в самой конюшне барин вдруг повернулся к ней и повалил на сено. Женским чутьем она поняла, на какую «работу» ее позвали.

– Не надо, я не хочу, – начала она отбиваться от рук, расстегивающих ее кофту. – Не надо, барин, не надо…

А когда тот начал задирать ей юбку, она в ужасе рванулась, извернувшись змеей, и выскочила наружу вся растрепанная, в сенной шелухе, на бегу застегивая пуговицы на кофте.

Видя, что окружающие делают вид, что ничего не происходит, а значит, защиты от них не дождешься, Варя опрометью кинулась домой. Вслед ей несся злой окрик барина, вышедшего из конюшни:

– Ничего, сама еще приползешь, заставлю!

Зло оглядев работающих, он обратился к молодой женщине, только что вышедшей замуж:

– Лушка, поди сюда!

Та, которую назвали Лушкой, замерла на мгновение, оглядев опустивших головы товарок, и, словно на заклание, побрела в сторону конюшни. Через какое-то время она вышла наружу, красная от стыда и позора. Женщины же молча продолжали работать, словно ничего не видели и ничего не произошло.

Варя тем временем с плачем ворвалась в дом и бросилась к матери. Встревоженная женщина положила на кровать новорожденного, обняла дочь и с тревогой спросила: