Рабыня Малуша и другие истории
Шрифт:
Стояли солнечные дни бабьего лета, и супруги в полной мере воспользовались прекрасной погодой, гуляя в парке. Но тема финала рассказа не оставляла писателя в покое, и он постоянно возвращался к ней во время долгих прогулок на свежем воздухе.
Уже дома, когда Иван Аркадьевич садился за рукопись, Агриппина Ананьевна просила мужа:
– Я прошу тебя, будь осторожен. Когда подойдешь к кульминации, следи за своим состоянием. Вспомни Максима Горького: когда он писал «Жизнь Клима Самгина», то настолько вжился в образ, что потерял сознание и упал со стула. А у тебя слабое сердце…
– Хорошо, –
– Смотри, – ответила та. – А я пока схожу на рынок и приготовлю обед. Занимаясь на кухне, Агриппина Ананьевна время от времени заглядывала в кабинет мужа. Тот увлеченно писал и, казалось, ничего не замечал вокруг себя. Когда же она закончила с делами и вошла в кабинет, муж сидел, откинувшись на спинку кресла и держался за сердце.
– Ванечка, что с тобой? – встревожилась она.
– Ничего, ничего, сейчас пройдет, – ответил он.
– Нельзя же так, я предостерегала тебя, – засуетилась жена. – Давай-ка я накапаю тебе корвалола, и ты приляжешь.
Иван Аркадьевич послушно выпил лекарство и прилег на диван. А Агриппина Ананьевна присела на стул в изголовье и стала поглаживать бессильно лежащую кисть супруга.
Незаметно для себя Иван Аркадьевич уснул. Тогда женщина тихо встала, подошла к столу, взяла написанную мужем часть рукописи, устроилась в кресле и начала читать.
«Упершись взглядом в землю, согнувшись, Прохор медленно брел по деревенской улице. Дойдя до перекрестка дорог, он вдруг остановился и, поразмышляв недолго, свернул на дорогу, ведущую в соседнюю деревню Кантаурово, отстоявшую от Супонина в двух с половиной верстах. Там находилась небольшая церквушка, и при ней служил отец Илизарий – старик степенный и обстоятельный, который, по разумению Прохора, мог дать дельный совет, а то и помочь в настигшей семью беде.
Увидев, что дверь церкви закрыта, Прохор направился к избе Илизария, тем паче, что она располагалась рядом с деревенским храмом.
Потоптавшись под окнами, Прохор решился и окрикнул:
– Батюшка, ты дома ли?
В окне показалась бородатая физиономия хозяина. Не говоря ни слова, он кивнул головой и вышел к посетителю.
– Ты, что ли, Прохор? – узнал он гостя. – В церковку пойдем? В исповедальню… Гость отрицательно помотал головой. Видя его угнетенное состояние, отец Илизарий согласился:
– И то правда. На свежем воздухе как-то приятней для телес. А то скоро начнутся ненастья, а там через недолгое время и зима заявится.
Прохор поднял слезящиеся глаза на священника.
– Молчай, – хмуро ответил тот. – Все знаю. Что тут поделаешь? Господа над нами свыше поставлены, тут мы не вольны. А нам остается только послушание. А грехи… За грехи наши Господь взыщет. Все он видит, за все спросит…
Он еще что-то долго говорил, время от времени крестясь, но Прохор уже не слышал его: он
Собравшись с силами, он поднялся, поклонился Илизарию и побрел в свою деревню. А отец Илизарий вздохнул и, глядя вслед удаляющемуся старику, покрестил его в спину.
Прокопий, обеспокоенный долгим отсутствием отца, увидел его издалека и поспешил навстречу.
– Где ты обретался? – спросил он. – Никак в церковь ходил? Отец Илизарий обещал помочь?
Но старик только махнул рукой и смазал слезы рукавом рубахи.
– Ну, да, – пробормотал сын. – Он кормится от барина, чего тут было ждать?
Остаток дня прошел в тягостном молчании. Обычно шумливые ребятишки забились на печи и сидели тихо, словно мыши. А когда легли спать, взрослые никак не могли уснуть, – в головах постоянно ворочались тяжелые, словно булыжники, нерадостные мысли.
Утро принесло новую напасть. Услышав тележный скрип, Прокопий вышел из избы. В его сторону ехали две пустые подводы, а впереди их степенно шествовал староста Фома Фомич.
У избы Нестериных обоз остановился, староста подошел к Прокопию и, не глядя на него, произнес:
– Вот какое дело, Прокопий. Барином велено взять с тебя оброк не с числа работников, а с числа едоков. Так-то вот…
Мужик даже задохнулся от неожиданной вести.
– Да как же так? У меня их семеро по лавкам. Чем я их кормить буду? – оторопело произнес он.
– Не знаю, – вздохнул староста. – Велено так…
Услышав эту новость, на улицу высыпало все семейство, ребятишки заревели в голос, а Василииса кинулась старосте в ноги и, обвив его сапоги, заголосила:
– Не погуби, родимый. Вымрем до единого с голодухи, чем мальцов-то кормить станем? Пожалей сиротушек, ай ты нехристь…
Фома Фомич отступил было назад, но и Василиса ползла за ним, цепляясь за ноги и продолжая вопить. Глядя на разметавшуюся мать, ребятишки заревели еще пуще, а Прокопий сжал кулаки и шагнул было к старосте. Но отец повис на нем, уговаривая:
– Не замай его, он такой же подневольный, как и мы.
В это время из избы вышла Варя. Лицо ее было белым, как снег, взгляд какой-то отсутствующий. Подойдя к старосте, она тихо, но твердо, сказала:
– Оставь нас. Я пойду к барину.
Мать тут же замолкла, глядя снизу на дочь.
– Доченька, – только и смогла проговорить она.
Варя тем временем обошла старосту и медленно направилась к господскому дому.