Ради безопасности страны

Козлов Вильям Федорович

— Нисколько. Человек, который передал мне эту папку, был похож на сумасшедшего. Знаете, бывают такие полусумасшедшие сочинители.. Я была уверена, что в этой папке какая-нибудь... как это говорится по-русски?.. галиматья...

— Тогда, с вашего позволения, мы, может быть, все-таки посмотрим, что в этой папке?

Она пожала плечами:

— Пожалуйста.

Молча следила, как таможенник развязывает тесемки. Он перевернул первый — чистый — лист, взял следующий, прочел вслух, медленно и отчетливо:

— «Я убежден, что шпионаж

военный или шпионаж промышленный в наше время занятие нестоящее, даже смешное и нелепое. Это явный анахронизм. И правда, в эпоху, когда спутники кружат над планетой, заглядывая в любые, самые укромные ее уголки, глупо рисковать головой только ради того, чтобы переснять чертеж какого-нибудь прибора или нарисовать план расположения воинской части. Честно говоря, все это мне кажется ребячьей игрой, детской забавой. Нынче иное время. Иное время требует иных средств. Вот я и хочу предложить их.

Я — сторонник шпионажа морально-психологического и главные свои надежды в борьбе против коммунистического режима возлагаю на то, что я предложил бы называть «морально-психологическим террором». Вот оружие, которым можно расшатать и разрушить любую крепость. Надо только уметь им пользоваться. Свои соображения о формах и методах подобного террора применительно к Советскому Союзу я и хочу изложить в данной рукописи...»

Таможенник оборвал чтение:

— Мне кажется, достаточно. Что вы скажете теперь?

— Я не настолько хорошо знаю все тонкости русского языка, чтобы досконально понять и оценить смысл того, что вы прочли...

— Однако, надеюсь, ваших знаний русского языка все-таки достаточно, чтобы понять, что записи эти носят характер, враждебный нашей стране?

— Возможно. Но я ведь не имела об этом никакого представления. Я говорю, этот человек был похож на сумасшедшего. Какая-то нелепая история!

— Может быть, вы все-таки скажете, чья это папка? Кто вам ее передал?

— Я уже сказала. Этот человек мне совершенно незнаком. Он подошел ко мне возле отеля. Если бы я могла догадываться, я бы...

— Ну что ж. Тогда нам придется изъять у вас эту папку. Сейчас будет составлен акт, не откажите в любезности подписать его.

— Пожалуйста, и поверьте мне, я крайне сожалею...

В глазах таможенника промелькнула усмешка. Казалось, он собирался что-то сказать, но в последний момент передумал, сдержался и принялся молча составлять акт.

3

— Ваша фамилия?

— Антоневич. Валерий Григорьевич Антоневич.

— Год рождения?

— Сорок первый.

— Национальность?

— Русский.

— Образование?

— Высшее.

— Партийность?

— Беспартийный.

— Место работы?

— НИИ.

— Должность?

— Инженер отдела технической информации.

— Семейное положение?

— Холост. Точнее — разведен. Хотя официально, по документам, женат.

Следователь Юрий Петрович Серебряков

сделал паузу. Он всегда придавал большое значение тому первому впечатлению, которое производил на него ранее незнакомый человек. Это впечатление оставалось в его памяти, словно мгновенно сделанный фотоснимок, на котором, как на фотобумаге, опущенной в проявитель, сначала проступали лишь наиболее резко, контрастно обозначенные черты, а уже затем, постепенно вырисовывались мелкие штрихи, оттенки, еле намеченные подробности.

Человек, сидевший сейчас перед Серебряковым, был внешне спокоен. Пожалуй, только бледность, разлившаяся по его худощавому лицу, выдавала внутреннее напряжение. На вопросы он отвечал коротко и, казалось, даже охотно, без угрюмой враждебности, но и без той торопливой угодливости, которая нередко давала себя знать в поведении людей, впервые оказавшихся лицом к лицу со следователем. Был он среднего роста, широкоплеч, выглядел довольно молодо, лишь глубокие залысины, идущие ото лба, обнаруживали его истинный возраст. В то же время во всем его облике, если приглядеться внимательнее, угадывалась какая-то неухоженность, что ли. Одна пуговица на пиджаке была оторвана, а на светло-сером, натянутом под пиджак свитере явственно проглядывали застарелые пятна.

Антоневич сидел перед Серебряковым, закинув ногу на ногу, или, точнее сказать, каким-то странным образом обвив одну ногу вокруг другой, переплетя их и обхватив руками острое, худое колено, отчетливо проступающее сквозь потертую материю джинсов.

— Валерий Григорьевич, вы обвиняетесь в том, что при помощи иностранной туристки, гражданки ФРГ Гизеллы Штраус пытались передать за рубеж материалы антисоветского, враждебного нашей стране характера. Признаете ли вы это?

— Да. Признаю. — И опять ответ прозвучал лаконично, спокойно, не без некоторого даже горделивого достоинства.

— Вам предъявляется машинописный документ в количестве двухсот тридцати одной страницы, начинающийся словами: «Я убежден, что шпионаж военный или шпионаж промышленный...» Знаком ли вам этот документ?

— Да, знаком.

— Признаете ли вы, что это тот самый машинописный документ, который вы передали Гизелле Штраус?

— Да, признаю. Тот самый.

— Являетесь ли вы автором этого документа?

Молчание, минутное колебание, которое не мог не уловить, не отметить Серебряков. И ответ:

— Да. Являюсь.

— Сейчас вам будут предъявлены несколько женских фотографий. Сумеете ли вы опознать среди них женщину, с помощью которой пытались переправить этот документ за рубеж?

— Не знаю. У меня скверная память на лица.

Серебряков вынул из ящика стола лист с наклеенными на него и пронумерованными шестью фотографиями. На второй сверху справа была изображена Гизелла Штраус в солнцезащитных очках, с черными волосами, распущенными по плечам. Если судить по показаниям шофера такси, именно в таком виде она появилась в квартире Антоневича.