Ради безопасности страны
Шрифт:
— О, извините. Из Кокчетава кумысик?
— Вернее, из казахского аула.
Михаил попробовал кислую и странную жидкость, которую пил впервые, — нечто среднее между разбавленным кефиром и жидкой известью. Он поморщился, отодвигая стакан.
— Не нравится?
— Азиатское питье.
— Он целебен.
— А вы врач?
— Нет, я учительница младших классов.
Он взялся за кофе. Его гостья, а теперь вроде бы и хозяйка, завалила стол едой. Уже привыкший к холостяцким яичницам, он с любопытством разглядывал южные помидоры,
— Вы так любите свой Кокчетав, что даже лошадиное молоко с собой прихватили.
— Моя родина, — сказала она просто.
— Я вот здесь родился. Но это не значит, что, уезжая, прихвачу с собой бутылку местного пива.
— Вы не цените.
— Чего не ценю?
— Того, в чем уверены.
Он отщипнул пластик сыра — плотного, влажного и такого белого, что его излом казался голубоватым.
— Бараний?
— Овечий, — поправила она.
Овечий сыр, кумыс... Вот бы чем угостить Жози, вот где была бы экзотика. И познакомить бы с этой провинциалочкой — патриоткой далекого Казахстана. Но, кажется, патриотка промямлила что-то намекающее...
— Так про какую уверенность вы говорите?
— Люди обычно не ценят того, в чем уверены. Воздуху много, дышим и знаем, что никуда он не денется. Солнце встает каждый день... Мы уверены, что и завтра встанет. Так со всем. Не ценим хлеба, работы, близкого человека...
— А вы цените? — перебил он ее учительскую речь.
— Уехала из дому и сразу оценила, — засмеялась она.
— Было б что ценить...
— А вы за границу ездили?
— Не на чем, яхты своей нет, — буркнул он.
— А я была туристкой.
— Ну и что там?
— Там патриотом становишься сразу, стоит лишь сойти с самолета.
— Почему же?
— Представляете! Ходят такие же люди, а по-русски не говорят. С ума сойдешь от немоты.
— Да, в Коктебеле, то есть в Кокчетаве, лучше, — усмехнулся он.
Михаил был благодарен ей за то, что она не заводила разговора о сестре. Тогда бы они погрузились в беспролазную тьму отношений. Ему этого не хотелось. Да и какой толк: он бы защищал себя, она бы ограждала сестру.
— Кокчетавцу лучше жить в Кокчетаве, европейцу — в Европе, — заключил он.
Валя замедлила свои размашистые движения, для которых то и дело подворачивался повод — налить ему кофе, пододвинуть тарелку, нарезать помидоров... Ее круглые глаза смотрели на него летней голубизной, но их ясность была чем-то потревожена. Она плотней затянула халат, как бы закрываясь от той внезапной тревоги.
— Миша, вы смотрите на людей... как-то не так.
— То есть?
— Будто все они вам не ровня.
— А люди все равны?
— Конечно.
Он ел помидоры, раздумывая, стоит ли эта кокчетавка затраченного на нее интеллектуального потенциала. Учительница младших классов. Вдалбливает
— Валя, а слон и мышь равны?
— Это же дикая природа...
— А человек — дитя природы, поэтому мы рождаемся уже неравными.
— Но наше общество...
— Все уравнивает? — перебил он. — А я не хочу этой уравниловки!
— Великие умы человечества стремились к равенству..
— К равенству, а не к уравниловке. Скажите, вы себя и меня считаете равными?
— Почему же... Вы больше образованны, способнее меня...
— А зарплату имеем почти одинаковую, — обрадовался он ее признанию. — Между тем меня уже не одно предприятие звало помочь в математическом обеспечении разных программ. Моя теоретическая статья отмечена дипломом. Мой... Да что там говорить!
— И все-таки это не повод презирать людей.
— Дураков надо презирать.
— Не все же дураки...
— С кем бы мне ни приходилось спорить, я всегда оказывался прав.
Она подошла к нему близко, так, что корона ее волос положила на стол прозрачную тень. И сказала тревожным, почти материнским голосом:
— Человек, который всегда прав, плохой человек.
Я так стукнул кулаком по столу, что застежка ее лифчика расстегнулась. Если вы думаете, что под лифчиком оказался кольт, то вы ошиблись. Под лифчиком было то, что там и должно быть. О’кэй.
Телефон зазвонил, как показалось Михаилу, в предрассветную рань. Он глянул на будильник — девять утра. И за окном опять мелькает туманный дождик, почти непроглядный, будто стекла в рамах заменили на матовые.
— Слушаю, — сказал он с хрипотцой.
— Вы заспавший, да?
— Нет-нет, — торопливо отозвался Михаил, теряя остатки сна.
— Бизнесмен встает рано-рано, Мишья.
— Здравствуйте, Жози!
— Я хочу вас видеть.
— Когда?
— Сейчас. Быстро-быстро. За сорок минут, а?
— Где?
— У Главпочтамта. Я на моторе.
И трубка зачастила гудками...
Собираться Михаилу пришлось в рысьем темпе. И тоже взять мотор, благо такси по утрам стоят незанятые. Зато через полчаса он прохаживался у Главпочтамта, поеживаясь в своей легкой куртке.
Что произошло? Почему такая спешка? Приглашен ли Андрей? Или это любовное свидание? Да нет, в таком стремительном ритме свиданий не назначают. Да и рано еще для свиданий...
«Седан» вышмыгнул из автомобильного потока вроде бы без всяких правил уличного движения. Михаил пошел к нему, к краю тротуара. Переднее колесо вжалось в поребрик почти у его ног. Дверца приоткрылась. Из нее высунулась тонкая рука в высокой черной перчатке и поманила пальцем. Михаил сел в машину...