Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу
Шрифт:
— Городской шлюхой, мне кажется, — весело сказала Лиза.
— Вот именно, Лиза.
— Тем не менее вы — странный плод для такого города, — упрямо сказал Ал. — Не могу понять, откуда вы взялись?
— Откуда я взялся? — повторил Шор в полном недоумении. — Господи! Так вы это от меня хотите услышать? — Ал ничего не ответил, и Шор продолжал мягко: — Почему у вас карие глаза, Ал? Почему птицы улетают на юг и не сбиваются с дороги? Почему вам встретилась Лиза?
Покраснев, в упор глядя на Шора, Ал, казалось, твердил ему своим взглядом: «Откройтесь, мистер Шор, ну
— Я создаю мои притчи, наблюдаю, как происходят маленькие, незаметные события, — продолжал Шор, — и стараюсь запечатлеть их. Ну а потом, возможно, явится какой-нибудь умник и начнет рассуждать о символах. Символы? Все это вместе — символ. Все целиком. И если есть здесь какая-то магия, то она воплощается в том, как воображение соединяет каждую жизнь воедино. Вашу точно так же, как мою. Возможно, я вижу что-то в баре или в соборе. Возможно, какой-нибудь человек рассказывает мне о чем-то… о том, что происходит и тревожит его. Возьмите, например, мою книгу…
Наклонясь ближе к Лизе, следя за сменой выражений на ее лице, лучащемся теплотой и ожиданием, он убыстрял и замедлял ритм своего рассказа, согласно с тем, как менялось ее лицо, как вдруг вспыхивали ее глаза, как она смеялась. Ал заметил, что, рассказывая обо всем и обо всех, Шор по-прежнему ничего не говорил о себе. А время уже приближалось к десяти, и официанты выжидательно маячили в отдалении. Мимо их столика, направляясь к дверям, прошли двое высоких седых богатых адвокатов с припухшими глазами — Барнс и Орлиф. Они поклонились мистеру Шору, оглядывая его и людей, с которыми он ужинал, без прежней дружеской фамильярности. Они прочитали дискуссию о нем в газетах.
— Привет! — весело окликнул их Шор, но они только еще раз поклонились. — Что я им сделал? — спросил Шор с недоумением.
— Двое ваших почитателей? — поинтересовался Ал.
— Я учился с ними в юридическом колледже, — сказал Шор, и взгляд его замкнулся. Потом, снова став самим собой, он произнес с довольным вздохом: — Прекрасный вечер, но мне пора домой. Через час будет звонить из Мексики жена.
— Я очень вам обязан, мистер Шор, — сказал Ал. — Очень. Может быть, теперь мне следует поговорить с вашей женой?
— Так и поговорите с ней, Ал.
— А когда?
— Примерно через месяц.
У вешалки, когда Шор брал шляпу, Ал сказал:
— А мне было пришла в голову сумасшедшая мысль, что вы согласитесь пойти с нами в «Баржу» послушать Санни и Брауни. Приобщитесь чуточку к нашей жизни, мистер Шор!
— Если это ваша жизнь, то я к ней давно приобщился. Они же мне ровесники, правда? — спросил он. — И в «Барже» я бывал не раз.
Они вышли из дверей гостиницы и остановились. По ту сторону улицы двое мужчин и статная блондинка вошли в бар — блондинка держала под руки их обоих. Мимо шаркающей походкой брел человек в странной, почти квадратной меховой шапке и в очках. Жидкие седые космы падали ему на воротник. Похож на нищего, сломленного жизнью эмигранта. Тупо глядя перед собой, старик прошаркал дальше по тротуару.
— О господи! — сказал Шор. — Это же Уилфред Гринберг, музыкант. Я его не узнал. Сейчас и не верится, — сказал
— Спокойной ночи, — сказала она нежно, положила руки ему на плечи и по европейскому обычаю поцеловала в обе щеки. Попятившись, он поглядел на нее странным взглядом, с тем же проблеском испуга, как в тот вечер, когда она остановила его на улице.
— Я знаю, Ал, иногда бывает очень трудно сразу шагнуть в нужном направлении, — сказал он. — Может быть, вы покажете мне вашу первую главу? Позвоните мне, хорошо?
— Нет-нет. Это значило бы непростительно злоупотребить вашей любезностью.
— Нисколько. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи. Мы чудесно поговорили, мистер Шор.
— Спокойной ночи, Лиза! — Шор подошел к краю тротуара, и швейцар распахнул дверцу такси.
— А ведь он красивый! — сказала Лиза. — Ал, он тебя полностью принял.
— Мне кажется, да.
— И знаешь, что еще? Я на него действую.
— Ты на всех действуешь, как же!
— Это другое… я такие вещи чувствую, — сказала она. — И не ошибаюсь.
— Чего ты ему наговорила, Лиза?
— Когда?
— В тот вечер, когда ходила к нему.
— Да я только про книгу с ним говорила.
— Ты сказала ему, что я зашел в тупик. Черт подери, Лиза! Это нестерпимо. Что я — калека?
— Ал, я люблю тебя.
— Ладно. Только не вмешивайся.
— Ведь теперь он готов даже работать с тобой.
— Свою работу я сделаю сам.
— Но он поможет тебе.
— Я не нуждаюсь в его помощи. Я доискиваюсь того, чего он сам не может знать.
— Ну хорошо, Ал, — сказала она и прильнула к нему, окутывая его своей нежностью, вызывая в нем угрызения и стыд. Но даже в эту минуту его занимала новая мысль: «Что сталось бы с Шором-художником, если бы читатели полюбили его, как меня — Лиза?»
— Погоди, — сказал он. — Я оставил там книгу.
— Это же дешевое издание, — сказала она, но он вернулся в ресторан.
Улыбающийся официант вручил ему книгу, и он побежал назад к Лизе.
— Мысли просто вихрем мчатся в голове, — сказал он. — Пошли!
Обняв Лизу за талию, он повел ее через улицу к машине. Потом остановился и посмотрел вокруг. Внезапно ему захотелось остаться одному, подумать, сосредоточиться.
— Ты отдаешь себе отчет, Лиза, что Шор, когда был студентом, бродил в двух-трех кварталах отсюда? Его первые рассказы навеяны здешней жизнью. Его нарушители закона… неужели он был одним из них? Что-то потрясло его именно здесь, а не позже — в Риме, Париже или Мехико. Именно здесь, Лиза! Я мог бы пройти по этим улицам… пройти по его жизни!