Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу
Шрифт:
— Расходитесь, расходитесь! По домам! Не толпитесь тут!
Подъехали еще две полицейские машины, и три пары фар озарили улицу и крылечки, на которых стояли люди, укрываясь от дождя. Два дюжих детектива и инспектор Моффет, пожилой, спокойный человек, направились к скоплению зонтиков. Айра заговорил с инспектором. Санитары положили Хуана, фамилия которого все еще была неизвестна, на носилки, прикрыв лицо простыней. Они отнесли его в машину и захлопнули дверцу. Удар дверцы прозвучал громко и резко.
— Ну все, — сказал Айра, обернувшись к лицам под зонтиками.
Джейсон поглядел вокруг, словно говорил не Айра, а еще кто-то. Детективы в штатском посадили
— Хуан Гонсалес.
— Может, испанцы?
— Больше смахивали на мулатов.
— Угу, — ответил Джейсон и нервно добавил: — Ты же видел все, как было, Айра.
— Угу.
— Ты видел, как он бросился на меня.
— Конечно.
— Ты видел, что он сделал.
— Тебе ведь что-то показалось, да, Джейсон? Только ничего этого не было, тебе померещилось.
— Айра, ты же сам сказал, что у них наверняка есть пистолеты.
— Ну да, Джейсон.
Они понимали друг друга с полуслова. До управления было всего пять минут езды. Мэллори, дежурный инспектор, уже знал о происшествии от инспектора Моффета.
— Скверно, Дансфорд, — сказал он. Ему было известно, что Джейсон умеет держать себя в руках. — Второй пока в шоке.
Младший брат сгорбился на стуле, мокрый насквозь, трясущийся, с остекленевшими глазами. От его воинственности не осталось и следа. Его обыскали. При нем было удостоверение личности, свидетельствующее, что его фамилия Гонсалес. Он из Панамы, сказал он. Приехал сюда шесть лет назад, живет с матерью, которая по-английски говорит плохо. Она уборщица, убирает конторы по ночам. Рестораны? Ограбления? Ничего он ни про какие рестораны и ограбления не знает. Они с братом были на вечеринке и немножко выпили; на вечеринку пришло десять парней и девушек. Инспектор Мэллори спросил, где была вечеринка. Он глухо назвал адрес.
— Наверное, и в телефонной книге есть. Я помню, мой брат звонил туда.
Он был оглушен, сломлен, но все-таки вспомнил имена тех, кто присутствовал на вечеринке, и назвал адреса некоторых. Полицейский тут же взял телефонную книгу и позвонил по указанному адресу. Через несколько минут он вернулся.
— Я говорил с чьей-то женой, — сказал он. — Он и его брат провели там весь вечер. Полно свидетелей. Так что они, выходит, чистые.
Только тогда Тони Гонсалес нерешительно поднялся со стула.
— А как же Хуан? — дрогнувшим от ужаса голосом сказал он. — Хуан убит! Что я скажу маме, когда она вернется домой? Как мне объяснить, когда она спросит — за что?
— Это тяжело, сынок. Но объяснить можно, — хмуро сказал инспектор Мэллори. — Когда полиция сигналит: «остановитесь», следует остановиться. А не бежать. Тебе сейчас плохо, я понимаю. Тебя отвезут домой, и кто-нибудь с тобой побудет и поговорит с твоей матерью.
Паренька увели.
— Черт знает какая каша, Джейсон, — сказал Мэллори. — Идемте в кабинет. Составим рапорт и обдумаем положение. Нет, погодите. Надо кое-куда позвонить. Я не хочу, чтобы это сразу дошло до газет. Еще слава богу, что он панамец. Их тут немного, и большого шума они не поднимут. Слава богу.
Джейсон хранил молчание, не пытаясь оправдываться, и на всех его полная достоинства отрешенность произвела большое впечатление. Какой-то частью сознания он мучительно сострадал брату убитого. Он видел, как тот возвращается домой, видел, как ничком падает на кровать, снова вскакивает, дрожа, рыдая, страшась возвращения матери.
— Дансфорд, Дансфорд, вы слышите, что я говорю?. Нам нужен официальный рапорт. И от вас тоже, Мастард, — сказал инспектор, который кончил звонить и вернулся. — Начальник где-то на банкете произносит речь. Заместитель сейчас приедет. Я постарался ничего не упустить. Попросил Готлиба подъехать. В такой ситуации нам, конечно, понадобится такой юрист, как он.
Вошел высокий, худой Марлоу — заместитель начальника, рьяный службист. Он уже знал, что произошло. Сначала докладывал Джейсон, потом Айра.
— Я одно вам скажу, сэр, — продолжал Айра. — Ни он, ни я ни о чем подобном и не помышляли. В жизни не видел, чтобы человек так опешил, как Дансфорд, когда он выстрелил, а подозреваемый выдернул руку из кармана и в ней не оказалось пистолета. Он просто окаменел от неожиданности. Может, подозреваемый просто решил пофорсить. Но Дансфорд совсем был ошеломлен — настолько он был уверен, что подозреваемый полез за пистолетом. — Повернувшись к Джейсону, который и теперь был словно не в себе, он добавил: — Не принимай так близко к сердцу, Джейсон.
Приехал Готлиб, сел рядом с ними и заставил их вновь и вновь рассказывать, что произошло. Он докопался до мелких, но существенных подробностей: когда они гнались за машиной, те в ней выкрикивали непристойные ругательства. Это очень важно. Близко ли был убитый, когда сделал угрожающий жест? С угрозой шагнул вперед и внезапно сунул руку в карман? Близко? Вот настолько? Даже ближе? Да. Веские обстоятельства. Откинувшись на спинку кресла, Готлиб задумался. Он рекомендует начальнику и полицейской комиссии, сказал он наконец, не отстранять Джейсона от исполнения служебных обязанностей. Не то возникнет впечатление, будто он в чем-то виноват. И тогда придется провести официальное расследование. Нет, он считает, что пока все может обойтись судебным разбирательством, которое просто установит, каким образом погиб этот человек, от чьей руки, а также была ли его смерть результатом роковой случайности. Затем Джейсона попросили выйти и подождать, пока они закончат совещаться.
Джейсон расхаживал взад и вперед по коридору, не в силах оторвать глаз от пола, выложенного новенькой блестящей плиткой. Он очень надеялся на этого цепкого толстяка Готлиба. Активный участник предвыборных кампаний — не исключено, что скоро будет избран генеральным прокурором. Уборщица протирала шваброй пол. Грузная, седая, с утомленным бледным лицом, она, не поднимая глаз от швабры, мало-помалу приближалась к Джейсону. Он вдруг начал старательно следить, чтобы не наступить на протертую сторону пола, но уборщица все равно ни разу не поглядела на него: для нее существовали лишь его ботинки да пара ног. Он все ждал, что вот-вот его охватит невыносимое раскаяние, и почему-то казалось, что очень многое зависит от того, посмотрит она на него или нет. Один внимательный скользнувший по нему взгляд этой ссутулившейся уборщицы мог бы выбить почву у него из-под ног. Мог бы напомнить ему о матери, которую он уважал, которой восхищался. Но уборщица упорно не поднимала головы. Значит, он обречен терпеть муки раскаяния и одиночества. И вдруг ему стало все равно. Он даже удивился: можно не терзаться, можно вновь почувствовать, как всего тебя переполняет чудесное ощущение собственной значимости, пьянящее ощущение, что ты стал центром событий, — то ощущение, которое он испытал, когда стоял под дождем после выстрела.