Радуга в сердце

Я стою перед зеркалом. Смотрю на своё лицо. Таким я вижу его в последний раз. Хочу запомнить.

Август 16

Мы с Максом сидим на бетонном бортике подвала, курим одну на двоих сигарету, собственноручно стыренную мною у Ли, и залипаем по своим смартфонам. Такая жара стоит, что даже языком шевелить влом.

Если б не божественная шляпа – я б, наверное, валялся внизу, в куче окурков и стекляшек, и мешал бы сейчас Оленю открывать тяжёлую

Олень, гардемарин наш, – ещё один мой кореш. Втроём мы – РОМ, а по отдельности – Оленев Никита (да-да, над ним тоже родоки постебались), Кондратьев Макс – единственный из троицы, кому свезло со всем, даже с ФИО, и я. Просто я.

Ладно, колюсь, я – не просто я. У меня есть имя, но оно настолько бесит, что я предпочитаю погоняло, тоже, правда, дурацкое. Парни называют меня Радугой. Сейчас ты представишь мультяшную картинку, разноцветное коромысло и блаженных розовых пони. Но уверен – у тех, кому посчастливилось иметь со мной дело, это слово ассоциируется с чем-то другим.

Я отморозок, фрик, моральный калека и отброс общества. Именно так величает меня мать. В ответ я зову её либо по имени, либо «оно», но чаще просто Ли, это сокращённо от «Лина». И никаких тебе слюнявых «мам».

Итак, Радугой я стал лет с тринадцати, когда несколько сезонов подряд носил один и тот же комплект – шарф и шапку – соответствующей палитры. Изначально это прозвище было издевательским, его придумал Макс, не успел я прийти в очередную «новую» школу.

Макс с Оленем учились тогда в десятых, и считались для меня «старшаками». Несмотря на то, что все мы с одного посёлка, до того я с ними просто не контачил, поскольку жил в основном у бабки в Городе, и лишь изредка на выходных оно забирало меня к себе.

А потом бабули не стало, и связанные её заботливыми руками вещицы я носил до тех пор, пока они не протёрлись в щепки.

Теперь я понимаю пацанов. Пришёл в их дружную поселковую школу какой-то лошпед, в цветастой шапочке, да ещё и выскочка – сейчас бы сам такого прессовал. Они и прессовали. Точнее, пытались. Но быстро поняли, с кем связались, и отвяли. Меня называют странным, и это ещё мягко сказано.

– Прикинь, даже холодненькое, – облизываясь, говорит выросший за спинами Олень, и ставит между нами с Максом баклажку пива.

Я хватаю первым, резво отвинчиваю крышку и присасываюсь к горлышку, как младенец к материнской груди.

– Радуга, оставь! – возмущаются мне на два уха, пытаясь вырвать «священный грааль» прямо из рук.

Приходится схватиться покрепче и отбиваться от этих гиен локтями. В итоге чрезмерное нажатие приводит к тому, что янтарный напиток с силой бьёт мне в глотку, попадает «не в то горло» и выплёскивается через нос. Я захлёбываюсь и закашливаюсь, товарищи ржут, я матерюсь.

В любой другой день я бы опрокинул Макса, хлопнувшего мне по спине, через бортик. И надавал бы Оленю по его ветвистым рогам. Но сегодня моя душа не на месте, и я ограничиваюсь оскорблениями, на которые всем плевать.

Это мой прощальный день

Итак, всё моё естество протестует. За неполных четыре года я прирос к нашей школе, к быстро ставшему своим двору и пацанам. Мне не упёрся этот переезд, который затеяла полоумная мамка.

Короче, расклад такой. Оно родило меня в пятнадцать, в пятнадцать, мать его, то есть Ли самой сейчас только тридцать один! Ты вообще представляешь себе такое?

Сразу после рождения я был сбагрен на воспитание-пропитание бабке, которая и вырастила то, что выросло.

Не, бабуля не виновата. Она честно пыталась вложить в меня что-то хорошее. Единственная её вина была в том, что она потакала всем моим выходкам… Вернее, не то, чтобы потакала, просто справиться никак не могла. Вот я б на её месте за каждый выкидон в школе отхаживал бы по заднице плетью. Кстати, угадай, что я ей как-то на восьмое марта подарил?.. Бейсбольную биту, правильно. Так и сказал – в другой раз лупи меня по хребту. Бабуля только поохала.

Она умерла не от старости. Ей, как легко догадаться, было не так уж много лет. Её загрызла свора собак. Прямо у нас во дворе. Это произошло на моих глазах и оставило вечный след в моей памяти.

В тот вечер я торчал дома. Были выходные. Бабуля как раз только довязала и всучила мне впоследствии давшие второе имя шарф и шапку. Я, конечно, тут же закинул их поглубже в шкаф с мыслью, что такое в жизни не надену, достал свой парадно-выходной чёрный джемпер… Кстати, я всегда одеваюсь в чёрное и обожаю всевозможные шляпы, причём, чем придурковатей, тем лучше… В общем, куда-то я мылился, куда – теперь не важно. И вдруг слышу какой-то шум – лай и крики за окном.

Была зима, кстати, темень, хоть глаз выколи. Плюс мы с бабулей жили в таком месте, где даже фонари зажигались раз в год, и то по праздникам… Ну, в общем… ничерта я не высмотрел, но каким-то шестым чувством почуял беду.

Выскочил из квартиры. Стрелой по лестнице. Выбегаю, смотрю – бабуля моя (я её по белому шарфу узнал, он тоже своеобразный такой, она сама вязала) в снегу, вокруг четыре зверя каких-то залётных… мне даже сначала показалось, что волки… Рычат и за пальто её таскают. Она кричит и охает, но никто… никто, мать их, не приходит на помощь!

Хорошо, я с собой как раз ту самую биту прихватил. Начал махать ею направо-налево, орать что есть дури. Свору на себя переключил, только было, как потом оказалось, поздно.

Меня самого спасли соседи… там то ли слух обнаружился, то ли совесть проснулась… А вот бабулю спасти не удалось…

Я этот шарф, насквозь пропитанный кровью, до сих пор перед сном вижу.

Вот так. С тех пор я не перевариваю собак, чуть заикаюсь, когда сильно волнуюсь, а ещё… презираю трусливых людей и тех, кому шкура дороже всего.

Но это всё лирика.

У меня конфликт с матушкой, что после стольких лет общения на уровне «привет-держи гостинчик» вынуждена была стать, наконец, полноценной родительницей и забрать ненаглядного отпрыска, то есть меня, в свою неустроенную жизнь.