Радуга в сердце
Шрифт:
Приходится встать. Я напяливаю на своё костлявое туловище вчерашние футболку и треники, высасываю полкувшина кипячёной воды, выглядываю в окно, проверяю мобильник, потом плетусь в санузел по всяким делам.
Короче, я не гот, если ты подумал, уже год как не гот. Шучу. Я вообще не был ни готом, ни эмо, ни… кем там ещё бывают? У нас в посёлке это не принято. Если ты выйдешь на улицу в каком-нибудь придурковатом виде – тебя разукрасят «по-своему», и это тебе ещё крупно повезёт.
Меня называют фриком лишь за то, что я люблю всякие шляпы. Причём, я надеваю их на голову.
Пока жужжит щётка, я размышляю о том, есть ли у меня хоть малейшая возможность остаться. Уверен – от этого все были бы в жирном плюсе. Оно спокойно устраивало бы свою личную жизнь. Я бы ещё спокойнее закончил здесь школу. Одна засада – Ли решила сдавать хату, чтобы было побольше бабла. Она всё время говорит, что его не хватает. Из-за меня, конечно же, из-за кого же ещё.
То, что на гулянки и одежду я давно зарабатываю сам – не считается. Что питаюсь, как дюймовочка – тоже.
Выхожу в коридор и вижу, как она виснет на бычьей шее «дяди Во» – классического «перекачанного злодея» лет тридцати пяти с виду. Они милуются, как школьники, и я, подавляя рвотный рефлекс, молча перевожу взгляд в открывшийся с треском шкаф-купе, где на антресоли пылится коробка с моим богатством.
– Это кто, это что, сын твой? – очумевает гость.
У всех всегда такая реакция. Полоумная сама выглядит чуть ли не подростком – маленькая, дохлая, вечно в каких-то джинсах и топе. Я уже давно выше неё. И, возможно, даже кажусь старше.
– Да. Вань, подойди, познакомься, – подзывают меня как собачонку.
Я натягиваю ядовитую улыбку и делаю полшага вперёд.
– Здравствуйте, дядя Во! А я вас так себе и представлял! Вы такой мужественный и сильный, можно я буду брать с вас пример?
Вообще, я наловчился неплохо изображать имбецила. Могу даже слюну пустить. Говорят, у меня взгляд сумасшедший.
– Не поясничай, – оно колет меня в плечо своим острым кулачком.
Я кривлю рот и возвращаюсь к своему мирному занятию. Пока голубки воркуют, а точнее одна оправдывается за моё поведение, а второй успокаивает, мол всё ништячно, я нахожу в коробке клоунский клетчатый берет с торчащей из-под него рыжей мочалкой (а-ля волосы) – как-то со свадьбы одной стырил – надеваю, и с абсолютно серьёзной рожей поворачиваюсь к ним:
– Мы знакомы целых пять минут, разрешите, я буду называть вас папой?
Самое главное в этот момент не искрить глазами. В этом я ас – ни один мускул не дрогнет.
Спустя пару секунд «папа» корчится в истерике, от его экспрессии сыплется штукатурка, Ли что-то орёт мне вдогонку, а я… с невозмутимым видом, рыжий и прекрасный, спускаюсь по подъездной лестнице.
– Б**, сними это, – устало бросает взъерошенный и, похоже, только что проснувшийся,
За моей спиной захлопывается дверь, в глубине квартиры смолкает собачий лай и голос Ксюхи.
Макс с позапрошлого года мой сосед, живёт двумя этажами ниже. Только у него трёшка, своя комната и вообще, он везунчик по жизни.
Разуваюсь, покорно плетусь за ним. Улавливаю манящие запахи с кухни, в недрах организма жалобно скулит желудок.
Отдаю честь бате – он у него бывший военный, здороваюсь с мамкой, сеструхой и даже с Ройем, крепко пожимая его тёплую шершавую лапу, всем улыбаюсь и уже почти устаю, когда мы оказываемся, наконец, на месте. После нашей клетушки квартира Кондратьевых всегда кажется мне хоромами богов.
Заваливаюсь на кровать, закидываю ноги в несвежих носках на спинку. Курю бамбук.
Макс в это время роется в шкафу в поисках чистой футболки – у него их тонна, но он всегда ищет всё равно – и скрипучим голосом расспрашивает о Ю. Отвечаю односложно, сильно не распространяюсь. Я, в отличие от парней, не выношу на обсуждение подобные темки. Максимум, что от меня можно добиться, это: «Всё ништячно», или вроде того.
В Кондрате есть одна черта, которая до одури раздражает. Он, словно баба, не выйдет из дома, пока не будет сиять как пятак. Метросексуал, мать его. У него в комнате даже зеркало есть. Даже два зеркала. Одно на шкафу, в полный рост. И второе на двери висит за каким-то «надом».
Если б я плохо знал Макса, или первым, что увидел было то, сколько времени он любуется на свой смазливый фейс, я б к нему и близко не подошёл. Но мы друзья, а значит, "всё ништячно".
– Ты когда сваливаешь? – интересуется он, поливая какой-то кислотной жижей свою модную мега-чёлку.
– Я фиг его знает, как только Ли чемоданы упакует. Слушай, Максон, я вот что думаю – может мне не ехать совсем?
– Как это не ехать, а жить ты собираешься где? Ты ж говорил, квартиру сдадите.
– Где-где, у тебя, – отвечаю задумчиво, разглядывая отражения предметов в глянцевом натяжном потолке. – Ты ж друг, приютишь друга.
– Я б приютил, но боюсь родоки не поймут. Особенно, если ты собираешься спать в моей комнате.
– Сдалась мне твоя комната, я лучше с твоей сеструхой посплю.
– Тем более не поймут. У них насчёт неё вообще пунктик…
Мы некоторое время молчим. Макс ищет в ящике комода два идентичных носка.
– А может мне в подвале жить? – осеняет меня. – Будете мне объедки таскать, глядишь не пропаду, как думаешь?
– Ага. А зимой мы тебя найдём там, окочурившегося. Не дури, Радуга, – кисло отзывается Макс.
В этот момент в кармане треников оживает смартфон, и из динамика вырывается «Жизнь и свобода» Многоточия, если ты когда-нибудь слышал эту группу. Вообще, в плане музыки я почти всеяден, и частенько слушаю что-то из того, что появилось задолго до моего рождения. Последние мои «хиты» – саундтрек из «Санты-Барбары» и сороковая симфония Моцарта, которыми я утомил всех.
На экране «Оно», приходится ответить: