Ракета в морг
Шрифт:
— Ваше здоровье, сэр!
Он был высок, этот Картер, даже чуть выше лейтенанта, и столь же строен от плеч до бёдер. Держал он крайне собранно, а двигался с рассчитанной точностью. Маршалл попытался нащупать в своём сознании, кого же напоминает ему этот человек, и решил, наконец, что это Филеас Фогг, объехавший мир за восемьдесят дней.
— Я интересно провёл прошлый вечер, — сказал он. — Боюсь, Мэтт соблазнил меня новым источником наслаждений.
— Хорошо. Всегда рад новообращённым. Читали что-нибудь у Мэтта?
— Пока нет.
— Он новичок. Немного слаб по части науки, но превосходен в фантастике.
Маршалл покосился на пишущую машинку.
—
— Это? Думаю, выйдет забавно. Знаете, что-то типа развилки “Если”.
— Боюсь, не знаю. Помните, я невинен.
— Ну, это… Вы знакомы как-нибудь с современной теорией времени? Дж. У. Данн или, может быть, популяризация его трудов Пристли? Но нам нет нужды вдаваться в подробности. Проще говоря, предположим, что каждая альтернатива подразумевает своё собственное будущее. Другими словами, всякий раз, когда что-либо могло произойти или не произойти, оно и происходит, и не происходит, и отсюда идут две разные линии развития мира.
Маршалл немного подумал.
— Вы имеете в виду, что, скажем, на данном этапе истории возникнет один мир, если Гитлер будет действовать бесконтрольно, и другой, если он потерпит поражение?
— Не совсем. Это старо и очевидно. Я имею в виду, что будет один мир, в котором он будет действовать бесконтрольно, и другой, в котором он потерпит поражение. Каждый мир существует так же полноценно, как и другой. Так и в прошлом. Мы находимся в мире, в котором американская революция победила. Есть мир, где она потерпела поражение. Возьмём, для примера, этот рассказ: я пишу о мире, в котором Эптон Синклер выиграл здесь, в Калифорнии, кампанию “Покончим с бедностью”, но Лэндон победил Рузвельта в 1936 году[39]. В результате Калифорния всё больше смещается влево, а нация — на крайне правые позиции, пока не происходит гражданская война, итогом которой становится установление на западном побережье первой англоязычной социалистической республики. С этого момента… но я пока ещё сам не уверен в деталях. Лучше подождите, прочитаете сами.
Маршалл присвистнул.
— О чём вы только думаете, ребята.
— О, эту идею вовсе не я придумал. Только приложил к определённому материалу. Думаю, первым был Стэнли Вейнбаум, серьёзно ей занявшийся в своих “Мирах “Если”” в старых “Удивительных историях”[40]. Потом были блестящие “Развилки “Если”” де Камп[41], бродвейский хит “Если бы Бут промахнулся”[42] и превосходный рассказ Стивена Винсента Бене[43], что было бы, родись Наполеон на двадцать лет раньше. И, конечно, это “Если, или Переписанная история” Беллока, Честертона, Гедаллы и десятка других авторов[44] — выдающаяся книга! — и, в менее космическом плане, говоря о “если” человеческой жизни, есть пьеса Дансени “Если” или блестящий интеллектуальный триллер Пристли “Опасный поворот”. — Всю эту содержательную библиографию он изложил так же спокойно, как потягивал пиво.
— Попробую что-нибудь из этого, — сказал Маршалл.
— Лучшее из эссе того сборника “Если” — это “Если бы Ли проиграл при Геттисберге”. Вы читаете это название, дважды задумываетесь и говорите: “Но он действительно проиграл”. А потом читаете эссе и понимаете, что оно написано как бы профессором, живущим в мире, где Геттисберг стал грандиозной победой южан, и рассуждающим о возможностях “если”-мира, где они потерпели поражение (то есть, естественно, нашего мира), тем самым раскрывая природу своего собственного.
— Я лучше дождусь той вашей истории, — сказал Маршалл, и всерьёз. — Как она называется?
– “ЭПИК”[45]. Дон Стюарт любит односложные заголовки, а тут получается хорошая двусмысленность. Только она будет не под моим именем, а Роберта Хэдли.
— Почему?
— Потому что все рассказы Остина Картера должны соответствовать этой таблице. Все они взаимозависимы — переходящие персонажи и непротиворечивая схема будущего. То есть, события истории А — часть прошлого истории N, происходящей на тысячу лет позже. Этакая миллениальная и галактическая comedie humaine[46], за которой чертовски трудно следить без этой таблицы. Да и с ней тоже. Так что всё помимо серии — это Роберт Хэдли, то есть то, что продаётся по центу за слово и дороже. Я не хочу наносить ущерб коммерческой ценности этих имён, так что всякий раз, когда я продаю брак дешевле цента, это Клайд Саммерс.
Маршалл был почти против своей воли очарован. Возможно, Остин Картер слишком любил слушать самого себя, но говорил он хорошо. Болтовня другого человека, если тот умён, самое интересное, что можно слушать; а данный образец болтовни был интересен в высшей степени.
Тем не менее, лейтенант был при исполнении.
— Каковы ваши рабочие часы? — спросил он.
— Я, как правило, встаю где-то в половине девятого, а к половине десятого уже стучу здесь. Перекусываю, когда можно приостановиться, а потом, если получится, работаю до трёх-четырёх. Знаю, некоторым лучше работается по ночам, но я предпочитаю дневное время, разве что не укладываюсь в срок.
— И вы работали над этим весь день?
— Да, не считая сандвича совсем недавно, и весьма приличного. Сегодня работа пошла.
— И в одиночестве, конечно? — Картер странно посмотрел на него, и Маршалл поправился: — В смысле, боюсь, у вас много помех вроде меня?
— Нет, и, честно говоря, я бы добавил “Слава Богу”, если бы вы не появились меня потревожить как раз в тот момент, когда я рад был отвлечься. Ещё пива?
— Спасибо, полагаю, что стоит. Скажите, Картер. У вас хороший теоретический ум. Вы когда-нибудь пробовали применить его к иным проблемам, помимо науки и фантастики?
Остин Картер протянул ему пиво.
— Вы имеете в виду убийство?
— А почему вы спросили?
— Припомнил, что ваша жена — фанат. Подумал, может, она вам создала какие-то проблемы.
— Собственно говоря, так и есть. Она пробует свои силы в детективном романе и творчески заперла сама себя в запертой комнате, из которой теперь не может выбраться. Подумал, может, вы захотите развлечься.
— Продолжайте, — кивнул Картер. — Попробую. Иногда достаточно подбросить идею, и что-то да выгорит.
— Итак: у вас есть человек с ножом, вонзённым в спину под таким углом, что доктор клянётся — эту рану нельзя нанести себе самому. Он в кабинете своей квартиры, комнате с тремя дверьми. Одна из них ведёт в ванную в тупик. Перед другой три абсолютно надёжных свидетеля, которые заверяют, что её не использовали. Третья на цепочке изнутри и открывается только на дюйм, так что ни одна рука не могла бы накинуть эту цепочку снаружи. Оконные экраны закрепляются изнутри, а стена снаружи окон, находящихся в трёх этажах над землёй, совершенно отвесная. Она пыталась создать самую запертую в мире комнату и, боюсь, перестаралась.