Рапорт инспектора
Шрифт:
Нетрудно было представить, как жилось в этой семье. Вечные бестолковые строгости отца, теряющие с годами всякий смысл, вызывающие лишь упрямое нежелание подчиняться, особенно если дочка унаследовала хоть частицу отцовского характера. Сломленная мать, умудряющаяся, однако, тайком от мужа побаловать, а вернее, избаловать девочку слепой, постоянно гонимой любовью. И все это много лет подряд. Пока девушка не ушла. Но с чем? Что унесла из отчего дома? Мазин знал: без потерь в таких случаях не обходится.
В общежитие работников
На стук артистка откликнулась не сразу, зато отперла, не спрашивая, и недоуменно прищурила светлые., узко посаженные, отцовские глаза.
— Кто вы? Я вас не знаю.
Видимо, Мазин разбудил ее, но и в наскоро накинутом халатике, непричесаниая, Лариса была «видна». И совсем не так, как мог ожидать Мазин. Меньше всего выглядела она изломанной, пострадавшей от неурядиц домашней жизни. И совсем не похожей на мать. И фигурой, и лицом походила она на отца, но грубые мужские нескладности были смягчены в ней женственностью и молодостью. Перед Мазиным стояла девушка из тех, кого охотно фотографируют на обложки журналов, и одетыми, и в пляжном виде. Чуть великоваты, простоваты были руки и ноги, но это не вредило ей, как и легкая, для актрисы, пожалуй, не обязательная полнота.
— Заходите, пригласила Лариса низковатым, с хрипотцой голосом. — Вам придется подождать, пока я оденусь, но это быстро.
И, накинув небрежно одеяло на разобранную постель, она вышла, захватив платье и полотенце.
Мазин хотел присесть в ожидании, но на единственном стуле лежали чулки с поясом. Он прислонился к подоконнику и оглядел комнату. Над кроватью Ларисы висела большая фотография артистки в какой-то роли из пьесы восемнадцатого века. Снялась она в напудренном парике, с мушкой на щеке и в смелом декольте. К противоположной стене костюмерша, видимо, прикрепила кнопками акварель прибалтийского города. Черепичные крыши и кирха в тумане смотрелись сиротливо, размыто.
Лариса приводила себя в порядок довольно долго, и Мазин отметил, что она не проявила спешки и нервозности, а вернулась, когда сочла нужным. Он посмотрел на часы. Было уже начало двенадцатого.
Дверь, наконец, отворилась.
— Я заставила вас ждать. Извините.
— Ничего.
— Садитесь! — Она заметила чулки и сунула их под одеяло. — Стулья растащили соседи. У них вечные гости. Я здесь устроюсь.
И Лариса села на кровать, достав из тумбочки сигареты и зажигалку.
— Вы курите? — спросила она Мазина.
— Нет.
— Тогда разрешите мне.
Белопольская щелкнула зажигалкой.
— Я готова. Спрашивайте.
— О чем?
Вопрос удивил ее.
— Как о чем? Вы же не в гости пришли.
— У вас есть на этот счет предположения?
Ладонью она отогнала струйку дыма.
— Ни малейших.
— Значит, мое появление полная неожиданность?
— Полнейшая, — произнесла она почти весело, улыбнувшись. И улыбка удивительно украсила ее порозовевшее после умывания, здоровое, светлоглазое лицо.
Мазин тоже улыбнулся:
— Обычно в таких случаях люди проявляют
— Зачем? Вы пришли, вам и объяснять. Сама я все равно не догадаюсь.
В последних словах прозвучало кокетство, но в общем Лариса вовсе не походила на кокетку, описанную Шурой Крюковой, На Мазина она смотрела спокойно и прямо, и он, глядя в ее слегка приправленные синевой серые, большие глаза, думал, как повести интересующую его беседу.
Проверенные каноны диктовали вопрос: известен ли вам брелок? Ответ мог оказаться любопытным, несмотря на твердые свидетельства Шуры, особенно если умолчать, каким образом попала монета в милицию. Но Мазин не любил уловок. Он предпочитал доверять собеседнику максимум возможного. Вранье же предоставлял преступнику. Поэтому и начал он без многозначительной загадочности:
— Несколько дней назад утонул Владимир Крюков. В его семье сказали, что вы были знакомы с ним со школьных лет и даже подарили вот эту монетку.
Мазин протянул монету Ларисе.
— В семье? — переспросила она.
— Да, я имею в виду сестру Крюкова.
— Шурку?
Это простецкое, уличное — Шурка — прозвучало естественно, легко, и Мазин впервые почувствовал в Ларисе недавнюю поселковую девчонку. И еще он заметил, что красота ее грубовата, немного вульгарна, и с годами это станет бросаться в глаза.
— Вы ее знаете?
— Еще бы!
— Она сказала правду?
— Да, — мы учились с Володькой в школе.
— И только?
— Зачем вам больше?
На это можно было и возразить, однако Мазин уступил инициативу, как он делал обычно, пока не убеждался, что имеет дело с противником.
— Смерть, Лариса, дело серьезное.
— Володька случайно утонул.
— Может быть.
— Может быть?
Мазин пожал плечами.
— Странно, — сказала Белопольская и затушила сигарету о край тарелочки, заменявшей пепельницу. — Но я, кажется, начинаю понимать. Вы расследуете обстоятельства его смерти?
— Да.
— И пришли ко мне. — Она провела рукой по лбу, убирая упавшие на глаза свободно распущенные волосы. — Вас направили Крюковы. Да, я понимаю. Они убедили вас, что это я погубила Володьку. Но это же ужасно глупо!
— Успокойтесь! Вам никто не собирается ставить в упрек личные отношения.
— Да не было никаких отношений! — впервые повысила она голос. — Не было! Какие это отношения, если он мне проходу не давал? А я при чем? Ну, играли на улице. Он меня за косу таскал. Потом в школе учились. Мороженое ели, в кино ходили. Почему и не дружить с соседским мальчиком? Но ему больше требовалось. А я то, что ему нужно, дать не могла. Ему семья нужна была, дети, дом. Только не говорите, что и у актеров дети бывают! Бывают. Но все это не так, как у Крюковых, как в том доме, где я выросла. Я ушла оттуда. От обывателей, от мещан. И он такой же, как все они. Хотите знать, что он мне внушал? Что у меня таланта нет. Говорил для того, чтобы из театра вытащить. Дурак! Как будто я могла полюбить человека, считавшего меня бездарью! И я ж еще виновата, что он напился и свалился в реку!