Рапсодия в тумане
Шрифт:
— Тебе не кажется, что ты… ммм… чересчур оберегаешь брата? Даже если не считать те четыре года после обращения, ему двадцать пять, а не пятнадцать. Может, пора дать ему самому думать и решать, совершая ошибки и приобретая опыт?
— Да, знаю, что перебарщиваю. Просто боюсь, что опять что-нибудь случится, а я снова не смогу помочь.
— Рано или поздно он захочет от такой опеки сбежать. Не обожгись.
Понимаю, но как себя перебороть, пока не представляю.
— Спасибо, Мур, — благодарю сразу за все, а за то, что сейчас он — мой тихий уголок спокойствия, в особенности.
— Уни, — добавляет,
— Ты вызываешь очень интересные картинки в моей голове, — говорю, вспоминая ту решетку на окне и его руку на ней.
Мур усмехается на это, и с напитками мы заканчиваем в уютной тишине.
— Я бы хотел побыть с тобой еще, но нам нужно еще дом проверить и собраться. Вообще плохо представляю куда податься и как бегать от ваших. Потому что отдать им вакцину, как и саму формулу, идея отвратная.
— Бариста найди, — Мур кивает в сторону плаката на двери. — Он знает, как на тебя выйти, а наши могут узнать, что он был подопытным. И, если что, звони или забегай, помогу, чем смогу. И с Золотым своим на людях не показывайся, спалят. Если я правильно понимаю, заказ они взяли вот только, может, пару дней как. Первую неделю будут активно следить, не показываясь. А учитывая, что знают твои секреты, не удивлюсь, что придумают способ сделать так, чтобы ты их не чувствовал. Я б на твоем месте взял брата в охапку и махнул куда-нибудь совсем далеко.
— Так и сделаю. Ты тоже звони, если что, и просто так тоже. Обожаю с тобой говорить, — улыбаюсь я, вставая из-за столика.
Мы выходим на улицу, и я подхватываю рыжеволосого «цезаря», унося туда, откуда забрал. А напоследок целую в уголок губ, говоря:
— Уже начинаю скучать без тебя.
— Иди уже, герой-любовник, — с хохотом отправляет меня Мур обратно, и я убегаю, не прощаясь, потому что надеюсь, что мы еще увидимся, и это будет скоро.
А в комнате Ниррая нахожу надутого Аша, который смотрит на меня из-под нахмуренных бровей. И только Ниррай продолжает излучать похуизм во всем его разнообразии.
— Что, блядь, снова не так? — не выдерживаю я. — Хочешь трахаться — пиздуй! А ты прекрати уже доводить меня до белого каления!
— Да я тебе и слова не сказал, истеричка, — говорит Ниррай. Естественно, спокойно.
— Вот именно! Молчишь, а мне додумывай. Ревнуешь, но изображаешь, что на все плевать.
— Мне «не плевать», мне тошно от твоего лицемерия. И что я должен был изобразить, когда ты приволок ко мне в дом бывшего любовника, а потом при мне же начал его ревновать? Порадоваться за вас? Истерику закатить?
— Я его не ревновал, я переживал, что Аш его может всего выпить. Прости, что испортил тебе день, не переживай, мы сегодня же покинем город, и к тебе вернется спокойствие, которое я нарушил.
— Я не уйду из города, — сообщает Аш.
— Идиот ты, Аман, — сообщает Ниррай, уходя из комнаты и прикрывая за собой дверь.
Вздыхаю. И еще раз, но не помогает. Поэтому я иду за ним.
Ниррай курит, облокотившись на парапет. Я прохожу мимо дивана, с открытым ноутбуком, и столика, с остывшим чаем, встаю рядом, тоже закуривая.
— Знаешь, я ведь хотел подстроиться под тебя, но, наверное, это уже не имеет никакого смысла, — затянувшись, говорю уже намного тише. — Я даже не знаю, смогу ли вернуться в этот город.
—
— Расстояние — нет, а вот твоя раковина, в которую ты зацементировался, да. Что не понял?
— Я тебе сотню раз говорил. Мне не нужна забота, не нужно, чтобы под меня подстраивались. Я сам искренне хотел помочь, и да, на это у меня было несколько причин. Одна из них — помогая вам, я помогал в первую очередь себе. И мне было хорошо с тобой в те моменты, когда ты воспринимал меня равным, а не как запутавшимся в себе ребенком, или человеком, настолько глупым, что сам не знает, чего хочет. Да, у меня проблемы, я о них знаю, и сам тебе о них рассказал, но не для того, чтобы ты начал изображать из себя няньку.
— Когда это я с тобой нянчился? Я всегда относился к тебе как к взрослому.
— Ага, который даже не может самостоятельно решить, хочет он курить или под одеяло. Домой или заночевать в гостях. И я никогда не говорил, что со мной легко. И не обещал ничего. Я знал, что рано или поздно тебе надоест.
— Ты мне не надоел, я просто не понимаю, что еще сделать, чтобы тебе понравиться. Наверное, надо было на свидание позвать…
— Или просто позволить быть самим собой, не пытаясь вытрясти эмоции? Такая мысль тебе в голову не приходила? Если бы мне не нравилось, я бы с тобой вообще не общался.
— Признаю, я идиот, — соглашаюсь с этим его высказыванием. Надо было иначе… А я все испортил.
Снова затягиваюсь и смотрю, как дым уносится вдаль, после чего отправляю бычок в пепельницу.
— Иди, успокой брата. Захочешь, приходи потом, попробуем начать заново. Ну или забей и найди себе кого-то более нормального.
— Обнимешь меня? — спрашиваю, смотря, как он отправляет свой бычок в полет.
Ниррай поворачивается и прижимается, а я обнимаю его.
— Не хочу от тебя уходить, Царевич.
— Знаешь, что самое хуевое? Понимание, что одно мое решение может избавить тебя от большинства проблем.
— Какое решение? — хмурюсь я. Ну он может поговорить с отцом, но это не решение, да и не стал бы я его об этом просить.
— Отцу насрать на состав вакцины. Но если она к нему попадет, то уйдет в другие руки, так как сам он не сможет сделать все, как нужно. Аш сегодня подал идею… По сути-то отцу фиолетово , кого финансировать, Луку или вас с братом? Ему главное, чтобы по итогу укололи его и меня. А Кошки, как понимаю, еще не разобрались до конца и не поняли, на какую жилу напали. Пока. Если сделать все быстро, пока они не разнюхали, то можно просто отменить заказ, оплатив неустойку, и на этом все проблемы закончатся.
— Я думал, ты не хочешь быть вампиром.
— Не хочу.
— Значит, и решать тут нечего. Попутешествую, пока все не уляжется, а то как-то раньше не до того все было. И документы уничтожу, будет плохо, если формула выйдет в мир.
— Моя хотелка против ваших жизней. Не очень звучит, да?
— С нами все будет в порядке. Не делай то, чего не хочешь, — я оставляю поцелуй на его виске. Уходить от него не хочу, поэтому сейчас на меня нападает грусть.
— Через две недели отец успокоится, — говорит и целует, накрывая мои губы своими. И я отвечаю ему так, чтобы даже если вдруг мы больше никогда не увидимся, он помнил это. И меня.