Расческа для лысого
Шрифт:
Тут она сонно причмокивает губками и переворачивается, ежась от утреннего холода, пробирающегося в машину через открытое окно. Я поправляю съехавшую с узкой спины куртку. На открывшеся шее следы моих пальцев. Да, черт…
Жестко я с ней. Елена Мелехова. Двадцать один. Целая жизнь между нами. Целая, мать ее, бл*дская жизнь…
Не нужен тебе я, Елена Мелехова.
И ты мне не нужна.
Секс —
Я завожу мотор и везу ее домой.
Город, утренний и сонный, встречает звоном трамвая. Такая тишина, патриархальность… Люблю областные города. Есть в них свой кайф. Душа своя.
Возле дома, обычной панельной пятиэтажки, торможу. Опять закуриваю. Смотрю на девчонку. Спит. Жаль будить. Роюсь в бардачке, достаю бумажник. Отсчитывая десять пятитысячных. Не знаю, зачем. Просто потому, что привык. Это нормально, давать женщине деньги. Это правильно. Не потому, что шлюха. А потому, что… Ну, потому что.
Лена открывает глаза, сонно смотрит на меня. И взгляд у нее в этот момент охренительно беззащитный. Наивный. Тварь я все же. Она ж мне в дочери свободно…
— Приехали, коза, — я смотрю, как она потягивается, оглядывается в поисках одежды, натягивает майку и те трусы, что она называет шортами. Приглаживает волосы. Тянется за сумкой. Сумка на переднем сиденье, и она легко перебирается вперед.
— Дай сигарету, дядь, — просит она, усмехаясь, — ту, вкусную.
— Перебьешся, коза, — отвечаю я ей, — бросай это дело.
— Вот у тебя не спросила. Ты мне не отец, — огрызается она, опять нагло ставя свои длинные залипательные ножки к лобовухе. Я смотрю, как тонкие каблуки царапают панель, и усмехаюсь. Наглая все же стерва.
— Это точно, не отец, — соглашаюсь спокойно, — но по жопе дать могу свободно.
— Только трахни перед этим, — грубит она, сдувая волосы с лица и ковыряясь в сумке, — или во время. А так нехер.
Я сую ей в открытую сумку деньги. Она замирает, глядя на них. А потом медленно переводит взгляд на меня. И прям меня торкает опять от злости в ее раскосых ведьмачьих глазах.
Залипательная стерва. Аж скручивает все внутри. И хочется пожалеть о принятом решении насчет нее. Может, зря? И можно еще разок? Да, определенно можно.
— Это ты мне, дядя Миша, за секс платишь? — тихо и даже как-то отстраненно интересуется она.
И я чего-то не знаю, что ответить. Сказать "да" — стрем. Сказать "нет"… Тоже как-то тупо. Поэтому молчу. И смотрю на нее. Изучаю. И очень сильно надеюсь, что мой взгляд не выдает нервозность.
Тут же накатывает злость.
Меня, Миху Лысого пробивает на нервы от какой-то малявки?
Да, бл*, приехали!
— А чего так мало? — неожиданно продолжает она, демостративно пересчитывая купюры. — Жмотничаешь?
Я
— Нормально. Сойдет. Спасибо за хороший трах. И за бабки.
Нахалка опускает ноги, напоследок нарочно посильнее расцарапав мне обивку каблуками, подхватывает сумку и вываливается из машины.
Я смотрю, как она обходит и становится перед капотом. Щурится на меня зло в лобовое. А потом демонстративно отпивает из бутылки. Утащила-таки Тессерон, стервотина!
Я только головой качаю, усмехаясь. Конечно то, что она цапнула бабки, показывая свою жадность, слегка покоробило. Но несильно. Баба же, чего с нее возьмешь…
Но хороша. Стоит, в занимающемся утреннем свете, волосы облаком, как у принцессы из мультиков диснеевских, ножки стройные, глаза злющие. Пьет, демостративно медленно, проливая коньяк на майку, отчего сразу же проступают острые соски, и я на полном серьезе раздумываю, не затащить ли мне эту дурную козу обратно в машину, и не отвезти ли к себе, наплевав на то, какой я теперь правильный и хороший.
А потом она достает деньги, пачку, что утащила у меня, чиркает зажигалкой… И я смотрю, уже в оторопении, как занимаются весело огнем сто пятьдесят штук. И сколько там баксов было?
Она размахивается и швыряет всю эту, уже активно горящую пачку в лобовуху. Бабки разлетаются от удара и очень даже клево кружатся в воздухе, опадают на землю огненными бабочками. Красиво смотрится. Празднично так. А через секунду прямо под колеса летит бутылка коллекционного семидесятилетнего Тессерона. Фейерверк, бл*.
И, пока я охереваю от происходящего, эта тварь медленно разворачивается и спокойно идет к подъезду.
И, если у меня когда-нибудь спросят: "Какое самое охерительное зрелище было в твоей жизни, Миха?", я с уверенностью отвечу: "Сумасшедшая девчонка, гордо уходящая прочь в шлейфе горящих бабок и аромате дорогого бухла".
Подыхать буду, а эта картина перед глазами встанет. Зуб даю.
6. Ленка
— Слышь, Лен, а ты встряла, походу, — Ванек, напряженно блестя глазами, отлавливает меня после пары и зажимает в угол.
Я ловлю завистливые взгляды дешевок из группы и демонстративно закидываю руку на шею парня, прохожусь ноготками по бритому татуированному затылку. Отсосите, сучки!
Вообще, сам Ванек мне не нужен и не интересен как мужчина.
Ну как может быть интересен парень, с которым вы в детском саду на соседних горшках сидели? Конечно, за это время он значительно подрос, но для меня навсегда так и остался Ванькой, который тусил за второй партой в школе и весь первый класс занимался только тем, что ковырял в носу и жрал козявки.