Расчет только наличными, или страсть по наследству
Шрифт:
— Что?! Машина сбила? Когда?
— Около часа назад или чуть меньше. Но это примерно. Мне Анатолий позвонил. Я у нее в записной книжке на букву «А». Ты заходи, я только сумку возьму, и поедем. Так, деньги бы не забыть. — Тоня суетливо затолкнула Сергееву в квартиру.
— Да, мужу Олькиному, Никите, я уже позвонила, сына он ее заберет. Сказал, что в больницу сегодня вряд ли сможет заехать, заедет завтра. Сказал, что обязательно завтра заедет. — Тоня суетилась и никак не могла сосредоточиться.
— Ничего я не понимаю, — напряглась Марья, — меня якобы травили, а Олечку, значит, наяву задавили. Ужас сплошной.
— Нет,
— Хватит метаться. Сумку взяла? Поехали. Видно, день сегодня такой сумасшедший. По дороге я тебе все расскажу, — скомандовала Марья и подтолкнула Александрову к выходу.
Дверь с грохотом захлопнулась, и подруги влетели в лифт.
«Только бы не застрять», — молилась Тоня. Она панически боялась замкнутых помещений. Этот страх жил в ней всегда. Поэтому она часто старалась ходить пешком. Но сейчас потакать своим страхам было некогда.
«Как быстро меняется погода. Только недавно сияло нежное солнце, как вдруг внезапно подул ветер, наплыли облака и хлынул дождь.
Хотя, с другой стороны, говорят, что дождь приносит удачу. А удача мне просто необходима. Необходима и достаточна. Вот так. Одну мадам немного напугали, а другая вышла из строя надолго. Но войну я объявил недавно и разобраться со всеми еще успею. Главное, Гришка. Молчит, сволочь. Сейчас мы его порадуем, новости-то какие чудесные. Галкина уже не в счет, а Машка у нас на десерт. Если Гришка будет и дальше отмалчиваться, то у меня есть козырь — десерт из Машеньки».
В помещении было душно. Запашок стоял ужасный. Окна наглухо закрыты и зашторены.
— Гришаня, тебе не надоело? Так и будешь молчать? У меня для тебя новости. Галкина попала под машину. Прогноз неутешительный. Осталась еще твоя школьная любовь по имени Мария. Молчишь? Мне надоело твое гордое упорство. Если не ответишь, то Машке каюк. Понял?
— Дай пить, — захрипел Вольский, — и не трогай Марию. Я буду говорить.
— На, пей. И смотри, я жду, но терпение у меня лопается.
— Чего ты от меня ждешь? Я не могу передать тебе свои полномочия, не могу передать свои безграничные возможности, это невозможно, — Григорий вздохнул, — все подобные вопросы решаются на общем совете Союза Девяти, а я просто исполнитель, мне даны полномочия на определенный срок, меня выбрали, я просто посол, понимаешь. Мой срок истекает. Пойми ты это наконец.
— Да не желаю я быть послом-исполнителем, ты меня лучше президентом сделай. Карьера, деньги, власть — вот чего я хочу.
— Ты не оригинален. Если ты получишь все эти блага, то тебе придется за это заплатить. И очень дорого.
— Дорого? Что ты имеешь в виду? Душу дьяволу, что ли, надо продать?
Вольский молчал, он жадно пил воду. Напившись, почесал голову и покосился на пачку сигарет, лежавшую на стуле.
— Мне трудно тебе это объяснить, но если говорить приближенно и грубо, то да. Придется продать. Ты ведь плохо знаешь физику, и поэтому я не буду углубляться в теорию, но поверь мне, расплата ужасна.
— Что-то я не заметил,
Вольский попросил закурить, и его собеседник протянул зажженную сигарету.
— Я — нет, то есть пока нет. Шальных денег не имею. Я их заработал. А в будущем со мной произойдет все то, что должно произойти.
— И что же именно?
Григорий затянулся сигаретой.
— Увидишь. Я устал. Так что решай сам. Мне надо поспать, в таком состоянии я, пожалуй, ничего не смогу сделать. И отстань от Марии. Она чудесный, открытый, добрый человек. И где моя папка? Ты ничего не понимаешь, ты играешь с огнем. Папка должна быть у меня, или просто уничтожь ее сам.
— До папки дело еще не дошло. Ты мне вот что объясни. Как же это ты предлагал Леньке президентом стать. Ты что, продавал его душу дьяволу без ведома самого Петровича, а? С ним тоже что-нибудь плохое должно было произойти, так? Что-то не сходится у тебя, умник.
— Ты опять торопишься с выводами. Дело в том, что когда я предлагал ему возможность изменить судьбу, то я видел его информационное поле, понимаешь?
— Ни фига не понимаю.
— Грубо говоря, за изменения в его судьбе платить он не будет. И решаю это не я, а его поле. Его поле заряжено таким образом, что векторную составляющую альфа-токов поглощают векторные составляющие бета-токов. — Гриша жалостливо посмотрел на собеседника.
— Не понял. Ты проще объясни. А если бы с этими токами было бы наоборот, то он бы сам расплачивался, что ли? Бред полный.
— Да. И тогда бы я ему не предлагал этот вариант.
— А кто будет расплачиваться за его светлое будущее, а?
— Я не уверен, но возможно, я. И мне все равно, поверь, я хоть и не знаю свое будущее, но уверен, что мою расплату уже нельзя увеличить — она максимальна. Поэтому я могу брать на себя все, что смогу и захочу. Хуже уже не будет. — Вольский выпил воды. — Открой окно, я задыхаюсь. Верни мне папку.
— Так возьми на себя и мою расплату. Папку не отдам. Окно не открою. Много чести.
— Я же говорю тебе, не могу. У тебя поле другое, прямо противоположное. С этим я ничего поделать не могу. Изменить характер, душу, личность человека я не властен, я же не бог. Я могу изменить только судьбу, пока еще могу. Если поменять твою судьбу, то тебе самому придется за это расплачиваться самым неприятным образом.
— А ты подумай, сволочь, может, можно избежать расплаты, а если нет, так я тебе помогу.
— Неужели ты так ничего и не понял? Мне жаль тебя. Я не отказываюсь, и хватит об этом. Так что, ты все еще жаждешь богатства и власти?
— Я все это заслужил.
— Вот и чудненько. Открой окно и дай мне поспать наконец. А завтра с утра, если не передумаешь, я сделаю тебя русским олигархом или президентом, как захочешь, и помни, я тебя предупредил. И отпусти меня, наконец, сам, по доброй воле.
— Не хочу президентом. Я передумал, мне нужно быть просто очень богатым человеком. Нет, не просто богатым, а сверхсложно богатым. — Он ласково покосился на Гришку. — Отпустить тебя пока не могу. Надо посмотреть, как ты справишься с партийным заданием. А там посмотрим. И если ты такой сверхчеловек, то чего же ты не уйдешь сам, как великий Гудини?