Расплата
Шрифт:
Чичканов прибежал на площадь перед "Колизеем", чтобы связаться с батальоном курсантов. Курсанты отходили к Цне, развертываясь в цепь. Строго наказав комбату не уходить за реку без особого указания штаба, Чичканов вернулся в Совет Укрепрайона.
"Войска разбегаются, город не удержать", - услышал Чичканов разговор коменданта с командующим Южным фронтом.
Увидев Чичканова, Редзко растерянно развел руками:
– Что будем делать? Надо решать. Фронт оголен, артиллерия вся у казаков. С комбригом потеряна связь. Наличным резервом принимать бой в городе бессмысленно.
В три часа пятнадцать минут Совет Укрепрайона подписал приказ об отходе остатков войск из Тамбова по Рассказовскому тракту на станцию Платоновка.
Приказ об отходе войск был послан и командиру 4-й бригады Соколову, оставшемуся с одним полком, но ему этот приказ был уже не нужен - он сдался вместе с начальником штаба в плен. Оправдал бывший полковник слова, написанные им в анкете в момент назначения на должность комбрига: "Я вне партии!.."
Генерал-лейтенант Мамонтов не замедлил отблагодарить полковника Соколова - назначил его консультантом при штабе.
В восемь часов утра под колокольный звон казаки торжественно вступали в Тамбов, разбрасывая монархические листовки, подписанные Мамонтовым. Тамбовские обыватели, выглянувшие из окон, к немалому своему удивлению, увидели рядом с генералом Мамонтовым комбрига Соколова. Оба на белых конях, оба приветственно помахивают руками.
А на станции горели составы. Горели и вагоны с оружием, прибывшие из Козлова слишком поздно...
На площади перед "Колизеем" Мамонтов разрушил памятник Карлу Марксу, а в середине дня выступил перед горожанами в железнодорожном клубе. Его напыщенную монархическую речь тамбовцы выслушали при гробовом молчании их почти силой загнали в клуб. Сопротивляться было опасно: главную улицу города украшали две виселицы, десятки захваченных советских работников были расстреляны. В то время как генерал произносил речь, обещая мир и процветание русскому народу, в Арапове, на большой дороге, перед строем пленных красноармейцев казаки расстреляли красных командиров Шилина, Смирнова, Вечутинского, а пьяные квартирмейстеры и обозники на окраинах Тамбова насиловали женщин. Склад, размещенный в бывшем гостином дворе, казаки разгромили и распродавали жителям за николаевские деньги обувь и одежду. Кое-что они отдавали даром и приговаривали: "Мамонтов вам жалует..."
Тех, кто отказывался брать имущество склада, секли плетьми до потери сознания. Мужики и бабы из Пушкарей, Лысых Гор, Двойни кинулись грабить полевой артсклад. Их очень привлекали шелковые мешочки из-под пороха. Кто-то неосторожно бросил цигарку, и весь склад взлетел в воздух, разметав в клочья тела людей.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Весть о сдаче Тамбова докатилась и до Кривуши. Перевирая и присочиняя, бабы из уст в уста передавали подробности, из которых ясно было только одно: в Тамбове белые.
Маша узнала об этом от отца. На пути в Тамбов он вернулся с хутора Светлое Озеро. Встречный сказал, что власть опять сменилась - казаки верховодят в Тамбове. Не знает теперь Ефим, взяли ли Паньку в солдаты. И про Василия ничего не знает.
– Да правда ли это?
–
– Ты бы подальше проехал, батя.
– Ишь ты какая шустрая! Поехай! Без коняки останешься, а то и без головы. Гляди, теперь и сюда нагрянут.
На другой день стало известно, что один светлоозерский унтер-офицер, отпущенный казаками из плена, вернулся домой.
– Я пойду на хутор и все разузнаю, - сказала Маша отцу, который принес эту новость.
– Да ты что, Маша, не ходи!
– стала упрашивать ее Терентьевна. Случится што... Не забывай, Любочка грудная.
Маша промолчала и, покормив дочку, тайком от своих тронулась в путь.
Она ни разу еще не была на хуторе, хотя слышала о нем много. Деревенские девки часто ходили сюда на вечерки, а после рассказывали, как их провожали светлоозерские ребята до кривого мостика за селом.
Вот он, этот мостик. И впрямь - кривой от ветхости.
Маша увидела рубленые домики под камышом, высокие тополя по-над прудом.
Девочка, вышедшая из первого дома, показала, где живет вернувшийся с войны унтер.
– Он ушел в поле. Скоро вернется.
– А тетя Соня Елагина где живет?
– спросила Маша.
– На том краю... Последний дом ее.
С замирающим сердцем Маша поднималась по ступенькам крылечка.
На ее стук никто не ответил. Она постучалась еще раз.
– Никого нет, иди сюда, - услышала она рядом чей-то голос.
Маша сошла со ступенек, заглянула за угол дома.
Там сидела, прислонясь к стене, пьяная женщина. Она едва держала в руке стакан, другой рукой ловила огурец, катавшийся по подстилке.
– Тебе кого?
– охрипшим голосом спросила она Машу.
– Соню Елагину.
– На кой она тебе? Ты кто?
– Я Маша Ревякина. Мне поговорить с Соней надо.
Женщина вдруг резко поставила стакан, выплеснув на подстилку самогон. Черные глаза ее впились в Машу.
– Нечего с ней говорить. Нет ее...
– Про мужа хотела у ней узнать... Может, она знает чего?
– Куда ж он подевался?
– с издевкой спросила женщина.
– В армию его взяли, Тамбов защищать, а там, говорят, белые теперь.
Женщина вдруг рванула подстилку, смахнув с нее и бутылку, и стакан, и огурец. Медленно, опираясь о стенку, встала и пошла, нагнув голову, прочь от дома.
Маша успела отметить ладную стать женщины и пожалела: такая молодая и так пьет.
– Тетенька, дядя Костя пришел с поля, - услышала Маша за спиной голос девочки.
– А тетя Соня опять пьяная.
– Где она?
– спросила Маша.
– Да вон пошла...
– О господи, да что ты, девочка! Ошиблась ты. Неужели Соня такая?
– Пятый день пьет.
– Да ты что говоришь-то? Может, другую тетю Соню мне показала? Мне Ямщикову дочь надо, дяди Макара.
– Ну так она это и есть. И дом ее. Она с теткой жила. А тетка померла. Вчера схоронили.
– О господи, да что же это такое? Ушам своим не верю. Неужели все правда?
– Безотчетная жалость к Соне вдруг больно коснулась сердца, словно Соня и не была ее соперницей.