Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 2
Шрифт:
Павел Петрович Агатов, отставной заводский лесничий и местный историк, собиратель старинных грамот и рукописей, сидел за письменным столом на своей "заимке" и через раскрытое окно наблюдал, как постепенно менялись краски в саду и все тускнело кругом. С дальнего конца сада доносились веселые детские голоса. Со двора слышалось мелодическое треньканье балалайки. Из-за цветочной клумбы виднелась красивая русая головка -- это взрослая племянница Павла Петровича, Катя, дочь его покойной сестры, лежа в траве, читала книгу.
Агатов только что окончил докладную
"Тонко подведено,-- размышлял он, вглядываясь в порозовевшее небо,-- стройно, логично, комар носа не подточит... Историческое освещение дает широту, перспективу... И анекдотцы-то кстати пришлись... Концы с концами сведены, одно само собой вытекает из другого. И тон благородный... главное, благородный тон... Да-с, старик Агатов еще постоит за себя, не совсем еще вышел в тираж погашения... В нем заискивают, да-с... сам управляющий приезжал -- это что-нибудь значит!.. Самолично просил, даже выражал комплименты: "у вас, говорит, имя, опытность, знание местных условий и литературный навык..." Вот как!.. А то фу-ты ну-ты, полное невнимание, точно перед пустым местом... мертвый-де, отживший человек... Ха-ха! А на поверку выходит, что еще жив курилка... Да-с!.."
– - Катя!-- закричал он в окно.-- Конец, и богу слава! Поставил последнюю точку.
Катя подняла голову, обнаружив тонкое, красивое лицо, с большими черными глазами.
– - Не хочешь ли, прочту, а?
– - Нет,-- отвечала Катя, с детской суровостью сдвигая брови,-- я не одобряю ваших намерений, поэтому и слушать не хочу.
– - Ну, ну!.. Еще бы!.. Ведь вы -- народники или как вас там... Матушка моя! Я сам за народ, только с другой точки зрения... Вы-то уж бог знает куда заноситесь... неосуществимо-с.
– - То есть, кто мы?
– - Ну, вообще современная молодежь... народники там и прочее...
– - Вы ошибаетесь, дядя: мы не народники.
– - Господь вас разберет!.. Если хочешь, душа моя, я тоже народник и даже сортом повыше... Из народа вышел, из крепостных, и знаю, что ему нужно... А нужна ему прежде всего хорошая палка, ежовые рукавицы... Вот!.. Поверь, что он сам это отлично понимает,-- поговори-ка с ним... и жаждет палки, которую от него отняли, жаждет!.. Так-то, мать моя.
– - Перестаньте, дядя!.. Хоть вы и шутите, а все-таки неприятно... А уж эта записка ваша... я не знаю... не могу понять, не могу вообразить...
– - Чего, собственно, душа моя?
– - Как могли вы взять на себя такое поручение, и притом добровольно, из любви к искусству!.. Эдакую... извините... я не знаю... эдакую подлость!..
– - Милая моя, я старый человек.
– - Что ж, дядя... я серьезно говорю. Сочинить заведомо фальшивую, облыжную записку! И для кого? Для заводовладельцев. Для чего? Чтобы обездолить и без того обездоленных! Чтобы выудить из казны в пользу хищничества еще несколько миллионных подачек! И ведь все это из народных средств -- не забывайте!..
– -
– - Нет, не вздор. И без тебя все к их услугам, сверху донизу... А кто мужикам записку напишет? Ах, дядя, дядя! Вот если бы ты помог мужикам!..
– - Матушка моя, я старый служака, я тридцать пять лет его сиятельству прослужил, понимаешь ты это или нет? От него жить пошел,-- как же мне идти против его сиятельства?.. Вздор, вздор!.. Да и вообще вздор!.. Ты не понимаешь главного, не понимаешь того, что заводы и население -- одна душа и одно тело, что они связаны общими интересами... Да-с, вот чего ты не хочешь понять, потому что у вас ум за разум зашел... Вы смотрите на журавля в небе и не видите синицы в руках, а журавль-то еще бог его знает... в облаках он, душа моя, в облаках!.. в том-то и дело-с...
– - Это какая же синица?
– - А такая! И диви бы только вы, лоботрясы, но ведь и мастеровые такое же дурачье!.. Подкапываются под заводы, рубят тот сук, на котором сами сидят! Что может быть глупее этого?.. Хоть лоб разбей -- не понимаю!.. И ничему не верят! Ничего не хотят знать!..
– - Еще бы, когда их целые десятки лет обманывали!.. Они не верят, потому что вы все лжете...
– - Эк тебя разбирает!.. Перекрестись, мать моя... о чем ты?..
– - Да, лжете направо и налево... И вы, дядя, лгали и лжете... да, вы, вы... разве это неправда?
– - Нет-с, неправда. Комбинировать факты, давать им то или иное освещение -- разве это ложь?
– - Но для чего? Чтобы скрыть истину, запрятать ее подальше, напустить туману, ввести в заблуждение?
– - Мать моя! Что есть истина? Какая, где она, для кого, для чего?.. Хе-хе!.. мы знаем только человеческие заблуждения и человеческие аппетиты... Истина! Она всегда имеет две стороны...
– - Если так, то о чем же нам говорить? Не о чем.
– - А я и не навязываюсь, душа моя, как тебе угодно... Мне, видишь ли, не в чем оправдываться...
– - Однако вы сами начали разговор.
– - Я предложил только прочесть записку -- больше ничего.
– - А я ответила, что не желаю.
Катя сердито уткнулась в книгу. Агатов, слегка надувшись, умолк, собрал свои бумаги, исписанные мелким, бисерным почерком, и вышел на террасу.
– - К нам кто-то едет,-- сказал он, увидев скачущего по дороге всадника.
– - Где?
– - спросила Катя, отрываясь от книги.
– - Посмотри.
Катя, поднявшись на цыпочки, заглянула через плетень.
– - Это Петя,-- сказала она равнодушно.
– - О... в самом деле?
– - обрадовался Павел Петрович и в знак приветствия махнул платком.
Петя, шестнадцатилетний мальчик, подняв высоко над головой свою гимназическую фуражку, сломя голову проскакал мимо изгороди. Через минуту он был в саду.
– - Катя, собирайся!
– - еще издали закричал он: -- скорее!
– - Куда? В чем дело?
– - остановил его Павел Петрович.-- Чаю не хочешь ли?
– - Ах, какой чай! Что вы, дядя!.. Катя, пожалуйста, поскорее!..