Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 2
Шрифт:
– - Так-то так.
– - Прощай.
– - Нет, постой-кось. Погоди, говорю, слушай-ка. Вот что... видишь ли... ты бы поопасался маленько того.
– - Чего поопасался?
– - А того... такая штука, что разговоры идут нехорошие.
– - Какие разговоры?
– - Сам знаешь, какой у нас народ... самый отчаянный.
– - Ну?
– - Ну вот, и идут разговоры. Говорят: "Что Ионычу было, то и ему будет". Это про тебя, значит.
Голубев побледнел: Ионыч был вальдмейстер, которого убили.
– -
– - Кто это говорил?
– - помолчав, спросил Голубев.
– - Мало ли кто.
– - Я подам явку.
– - О чем?
– - А вот что ты говорил.
– - Перекрестись! Я тебе ничего не говорил. Ничего не слыхивал, знать не знаю, ведать не ведаю.
Голубев подумал и сказал:
– - Восемь.
– - Ни-ни!
– - Как хотите.
– - Пять рублей и по рукам.
– - Семь.
– - Нет, и не говори.
– - Ну, черт с вами!
– - По рукам?
– - Ладно.
Голубев и старшина ударили по рукам и дружески распростились. Затем Голубев скрылся у себя во флигеле, а старшина, выйдя за ворота, зашагал под дождем через площадь.
III
На другой день утром Псалтырин проснулся разбитый и больной. Заснув лишь в третьем часу ночи, он спал плохо и тревожно. Хмурясь и охая, он едва поднялся с постели. В окно глядело хмурое, ненастное утро. Шумел ветер, в окно хлестал дождь.
Маленький худенький старичок с безбородым лицом старой бабы, по прозванию Марыч, внес самовар. Марыч занимал при заводе совершенно фантастическую должность заводского чертежника, на самом же деле служил на побегушках, в качестве не то лакея, не то рассыльного. Поставив на стол самовар, Марыч низко, по-старинному, поклонился и пожелал Псалтырину доброго утра.
– - Здравствуй, здравствуй, Марыч,-- рассеянно сказал Псалтырин.
Марыч подал ему платье и тщательно вычищенные сапоги, затем занялся приготовлением чая. Исполнив все, он по-бабьи подпер щеку рукой и с благочестивым видом стал у порога в ожидании разговоров. Против обыкновения, Псалтырин, не сказавши ни слова, уселся за чай. Согнувшись,- с выражением душевной муки в неподвижно устремленных глазах, он рассеянно мешал ложечкой в стакане и машинально прислушивался к прихотливо-тоскливой песне потухающего самовара. На улице завывал ветер.
– - Старшина дожидается,-- сказал, наконец, Марыч, не выдержав тягостного молчания.
– - А?
– - переспросил Псалтырин.
– - Старшина пришел.
– - Старшина? Какой старшина?.. Ах, да... Ну, пусть войдет.
Через минуту вошедший старшина помолился на икону, поклонился и сказал:
– - Чай с сахаром!
– - Здравствуй,--
– - Ничего-с. Приказали придти.
– - Да, да, да... Ну, что ж ты придумал?
– - Да что... На вашу милость положились.
– - Ты говори толком.
– - Во всем без препятствия.
– - Ничего не понимаю.
– - Согласны сделались мужички... Стало быть, ежели на Соболевском, к примеру, и на то согласились из вашей воли не выходить.
Псалтырин посмотрел на него с недоумением.
– - На Соболевском? Из моей воли не выходить? Что ты говоришь?
– - Так точно.
– - Что это значит? Как на Соболевском, ежели туда проехать никак невозможно?
– - Уж, стало быть, стараться будут как-нибудь.
– - Черт знает что!
Псалтырин, почуяв опять какую-то каверзу, взволнованно заходил по комнате. Лицо его покрылось пятнами.
– - Что это значит? Скажи хоть раз в жизни правду без подвохов!-- звонким голосом закричал он.
– - Говорят: ежели на Соболевском, и на том без препятствия.
– - Да ты скажи мне: можно туда проехать?
– - Кто его знает, можно ли. Конечно, я, например, не езжал.
– - Стало быть, нельзя?
– - Кто знает! Может, и проедут, благословясь.
– - Да как проедут, когда нет дорог? Скажи мне по совести, отчего такая перемена?
– - Разве их поймешь! Хомутаются, хомутаются. Сами знаете, какой у нас народ. Галдят, галдят безо всякого толку. Так и тут: пошумели, пошумели, а теперь "спасибо, говорят, и на этом". Сами знаете, вам хорошо известно о нашей необразованности.
– - Все ты врешь. Не верю я тебе ни на один вершок. Марыч! Позови ходоков, что были у меня, Куприянова и Киселева. Живо!
– - В волость беги, они в волости сидят,-- прибавил старшина.
Вскоре явились ходоки, несколько встревоженные.
– - Что у вас случилось? Какая вас блоха укусила?
– - накинулся на них Псалтырин.
Ходоки тревожно переглянулись, вопросительно взглянули на старшину и спросили:
– - Насчет чего это?
– - Старшина просит отвести Соболевское урочище,-- так, говорит, общество желает. Верно это?
– - Верно.
– - Но почему? Что это значит?
– - Время не терпит,-- сказал Куприянов:-- Докудова тянуть? Ждали-ждали, просили-просили, конца-краю не видно! Осень на дворе,-- не до зимы тянуть.
– - Так. А если я вам Сухой лог отведу, как вы сами просили, тогда как? Ладно?
– - На что лучше...-- скороговоркой начал было Киселев, но Куприянов не дал ему договорить.
– - Погоди, не мели!
– - сказал он сердито и затем обратился к Псалтырину: -- Не путай ты нас ради Христа, отводи Соболевское: и тебе по нраву, и нам по душе. Мы теперича согласны, больше ничего.