Рассказы и повести
Шрифт:
– Значит, официально заявляешь?
– Ефимов пронзительно посмотрел на Мишку.
– Официально, - не сморгнул Мишка.
– А вот летчик Журавлев официально заявил, что авария произошла по его вине: не учел при взлете направления ветра. Кому верить?
– Ему!
– сказал Мишка.
– А почему не тебе?
– Он старше. Ну, я пошел. Пока!
Мишка заторопился к двери.
– Постой!
– велел Ефимов.
– Поди-ка сюда...
Мишка приблизился.
– Чего?
– беспечно спросил он.
–
– Я пошутил.
– Мишка чистосердечно улыбнулся.
– Неужели ты думаешь, что тыквой можно вертолет остановить?
– Так вот, шутник, садись. Я беру тебя под стражу.
– За что?
– растерялся Мишка.
– За систематическое введение в заблуждение органов общественного порядка!
На железнодорожной платформе вокзала Верхних Ямок дрались голуби.
На седьмом пути стоял состав.
Семья Канарейкиных плюс Чиж плюс Козлов из девятого "Б" с трубой в чехле прошли по перрону и остановились возле пятого вагона.
Канарейкины были принаряжены во все самое лучшее. У Николая на лацкане пиджака висели орден и четыре медали. Танька стояла в длинном белом платье а-ля рюс, с тяжелыми кружевами. Шелковые светлые волосы были распущены по плечам и будто дышали от ветра. Она была такая красивая, что Мишка даже не сразу ее узнал. Он даже не сразу понял, что та, прежняя, Танька и эта - один и тот же человек.
Мишка, бритый наголо, выглядывал из-за будки "Соки - воды", а сержант Ефимов караулил своего заключенного.
– Ну, пошли!
– предложил Ефимов.
– Есть охота.
– Погоди...
– попросил Мишка.
– Пусть состав отойдет.
– Ладно, - согласился Ефимов.
– Тогда я пойду мороженое куплю.
Ефимов видел, как Чиж предъявил билет проводнику. Все вошли в вагон. А потом Канарейкины вышли, а Танька осталась в поезде.
Она стояла возле окна и смотрела на своих. Лялька и Вероника энергично махали руками, а Николай и дед Егор стояли спокойно.
Поезд тронулся. Женщины замахали еще активнее. Танька заплакала, не переставая, однако, улыбаться.
Мишка почувствовал, как по щеке к носу ползет предательская слеза. И вдруг... Не может быть... Через несколько вагонов, в конце поезда, как портрет в стеклянной раме, - рожа летчика!
– Сто-ой!
– заорал Мишка и ринулся вослед.
Поезд набирал скорость. Мишка тоже.
– А ну слазь!
– кричал Мишка вслед поезду.
Но самым проворным оказался сержант Ефимов. Он поймал Мишку уже в конце платформы, ухватил его за полы пиджака, чем погасил Мишкину скорость. Однако оба они не удержались и покатились в траву с перрона.
Ефимов оказался под Мишкой.
– Так, значит?
– спросил он, вылезая из-под Мишки и отряхиваясь. Побег устроил? А я тебе, дурак, мороженое купил.
Ефимов показал расплющенное мороженое.
Поезд подрагивал на стыках рельсов. За окном плыли поля, леса, красота средней полосы.
И вдруг... В сказках обязательно присутствует "вдруг".
Вдруг
Летчик пошел на звук. Вышел в тамбур. Хотел перебраться в другой вагон, но дверь оказалась запертой. Он дернул раз, другой. Ничего не вышло. Стал трясти дверь.
Выглянула проводница и сказала:
– Заперто же...
– А что делать?
– спросил летчик.
– Ничего не делать, - ответила проводница и скрылась в своем купе.
Летчика не устраивала эта философия: ничего не делать. Он цепко огляделся по сторонам. Опустил окно. И вышел на крышу.
Выпрямился во весь рост. Было упоительно лететь, но не вверх, а вперед. Красота средней полосы неслась теперь ему навстречу вместе с небом, вместе с ветром. И, кажется, весь мир - тебе! Стоит только раскинуть руки!
"Золотоискатель" оказался прав: хорошо быть молодым. Хорошо быть молодым и ни от чего не зависеть: ни от случая, ни от обстоятельств, ни от высоты, ни от смерти.
Летчик прошел по крыше своего вагона и перескочил на следующий. Вернее, на предыдущий. Он переходил с вагона на вагон до тех пор, пока песня не оказалась под ногами. Тогда он лег на крышу, свесив голову, ухватился за раму открытого окна и нырнул в вагон.
В вагоне летчик удостоверился, что песня течет из крайнего купе. Он подошел, заглянул. В купе сидели Татьяна Канарейкина, "золотоискатель" и еще один, незнакомый, в отечественных джинсах, с трубой на коленях.
Пела Канарейкина. Остальные слушали.
Искусство и вдохновение меняют человека. Это была не прежняя девчонка-подросток, настырная хулиганка, малолетняя преступница. Это была сама Весна. Если бы Весна имела человеческий облик, то у нее были бы такие же синие глаза, такие же желтые волосы и то же выражение доверчивого детства.
Танька тоже узнала летчика, но песни не прекратила. Не существовало такого, что могло заставить Таньку прерваться, когда ей хотелось петь.
Летчик стоял и слушал, заражаясь и заряжаясь Танькиной песней, потом не выдержал, взял трубу, освободил ее от чехла, вскинул к губам. Замер так на короткое мгновение и осторожно включился в песню как второй голос: негромко и вкрадчиво.
Из соседних купе стали сходиться люди. Останавливались молча, и лица у всех становились похожими.
Чиж смотрел и слушал и не верил своим глазам и ушам.
– Нет...
– сказал он себе.
– Этого не может быть...
Поезд влетел в сумерки, и все предметы за окном слились в одну сплошную черноту.
Танька и летчик сидели за столиком вагона-ресторана. Народу было немного. На столе уютно светила настольная лампа. Стояли бутылка шампанского, фрукты, мороженое, шоколадные конфеты с орешками. Просто шикарная жизнь. Жаль, что никто не видел. Из своих мог видеть только Козлов из девятого "Б", но Козлов не в счет.