Рассказы и повести
Шрифт:
– А вы, гражданочка, садитесь, - предложил Ефимов Таньке.
Танька села.
– Пиши!
– Ефимов дал Мишке чистый листок.
– И напишу.
– Мишка подвинулся к столу и стал писать.
Танька и Ефимов ждали.
– Девочка, тебе Егор Канарейкин родственник?
– Дедушка...
Ефимов разглядывал Таньку, потом спросил:
– Значит, ты Коли Канарейкина дочка?
– Да...
– А Коля, значит, на Ляльке женился...
– Ну да... На маме...
– Гляжу и не пойму, на кого ж
– Да когда ж ей петь? На ней коровник в семьдесят коров. Да нас двое. Я-то уже взрослая, а за Вероникой глаз да глаз нужен. Знаете, такой возраст...
– "Взрослая"...
– передразнил Мишка.
– Вот!
Мишка поднялся и положил перед Ефимовым заявление.
– Ознакомляю.
– Ефимов поднял на Таньку глаза и стал читать: - "Гражданка Канарейкина Татьяна Николаевна, потеряв женскую гордость и скромность, украшающую советскую девушку, бегает за летчиком аморального поведения и с этой целью угнала принадлежащий мотоцикл марки "Молния", номерной знак 11-17. Михаил Синицын".
Ефимов с некоторым сомнением посмотрел на документ. Сказал:
– Немножко не по форме. Ну ладно. Можете быть свободны.
– Пошли, - сказал Мишка Таньке.
– Вы идите, а гражданочку Канарейкину нам придется задержать, - сказал Ефимов.
– Как - задержать? Нам еще до Бересневки сто десять километров пилить.
– Ну как же... Ты обвиняешь человека в воровстве. По всем советским законам мы должны передать дело в суд, - объяснил Ефимов.
Танька испуганно стала шить глазами.
– В каком воровстве?
– искренне удивился Мишка.
– Ты же написал, что Канарейкина угнала твой мотоцикл?
– А... Нет... Она не угоняла. Я ей сам дал.
– Значит, сам?
– А то... Зачем же ей красть? Она против меня живет. Улица Коккинаки, семь. А я - улица Коккинаки, четыре. От моего дома до ее - вот как отсюда досюда. Я ей крикнул: "Хочешь покататься?" Она говорит: "Давай!"...
– Покататься... А права у нее есть?
– Нет, - пискнула Танька.
– А она и не ездила. Я ей говорю: "Хочешь покататься?" Она говорит: "Давай!", а я говорю: "Не дам, у тебя прав нету", и сам ее в город привез. А мотоцикл на аэродроме поставил.
– Так чего ж тогда людям голову морочишь?
– нахмурился Ефимов.
– Пошутил, - Мишка чистосердечно улыбнулся.
– Ну ладно, шутник, - Ефимов выкинул заявление в корзину.
– Еще раз пошутишь, я тебе пятнадцать суток влеплю и наголо обрею.
Шел дождь. Мишка и Танька стояли под деревом. Крона плохо защищала от дождя. Танька промокла и мелко дрожала.
– На!
– Мишка снял пиджак. Не глядя, протянул Таньке.
– Мне не холодно, - гордо отозвалась Танька как советская девушка, не потерявшая скромность и гордость.
– Как хочешь...
На шоссе показались огни фар. Мишка подхватил канистру и выскочил на дорогу. Замахал
– Налей бензинчику, - попросил Мишка.
– Бензин кончился.
– Мишка кивнул на сиротливо стоящий на обочине мотоцикл.
– А шланг есть?
– Нету.
– И у меня нет, - сказал шофер.
– Ну, извини.
Мишка вернулся к Таньке.
– Надо самосвал останавливать, - сказал он.
– Там болт внизу, отвинтишь, и порядок. Там бак с болтом. Понимаешь?
– Ага, - сказала Танька, клацая зубами.
– На!
– Мишка опять протянул пиджак.
– А то дрожишь как с похмелья.
– Тогда и ты возьми половинку.
Стояли под пиджаком, прижавшись. Дождь шуршал в листьях.
– Жлоб ты все-таки, Мишка, из-за какой-то паршивой мотоциклетки готов на весь свет человека охаять, - сказала Танька.
– Я же за тебя волнуюсь, дура, - возразил Мишка.
– Он тебе голову заморочит и бросит. Будешь потом на всю жизнь несчастная...
– Ты лучше за свою Малашкину волнуйся. А мы с Валерием Иванычем и без твоих советов проживем.
– А за Малашкину чего волноваться? Она человек верный...
Дед Егор не спал, когда в темноте в дом осторожно прокралась Танька.
– Ты где это шатаешься?
– настороженно поинтересовался он.
Танька проворно вскарабкалась на печь, уютно устроилась.
Полежала, послушала ночь. Мерно тикали ходики, откусывали от вечности секунды и отбрасывали их в прошлое.
– Дедушка, - тихо спросила Танька, - а ты бабушку за что полюбил?
– А она меня приворожила.
– Как?
– Танька приподнялась на локте.
– Травой присушила... Как-то сплю, слышу, коты под окнами разорались. Высунулся, хотел шугануть, а тут меня за шею - цап! И вытащили. Связали. В рот кукурузный початок, а на палец какую-то травку намотали. Гляжу: двое надо мной ногами дрыгают и поют. А на другую ночь мне Евдокия приснилась. Будто идет среди берез вся в белом. Как лебедь. Думаю: с чего бы это она мне приснилась? Я ее вовсе не замечал. А потом уже после свадьбы она мне созналась, что приворожила. Братья Сорокины за бутылку самогона провернули это мероприятие.
– А какая, песня?
– спросила Танька.
– Вот чего не помню, того не помню... И Дуню не спросишь.
Танька задумалась...
И представилась ей такая картина.
...Летчик сидит на круглой поляне, как пастушок, и играет на трубе. Вдруг в кустах душераздирающе завопили коты.
– Кыш!
– припугнул летчик и бросил в кусты консервную банку.
Коты заорали еще пуще. Тогда летчик поднялся... пошел в кусты, и в этот момент кто-то схватил его за ноги.
А дальше было так: летчик лежал в траве связанный, с кукурузным початком во рту, а два одинаковых деда в валенках вытанцовывали над ним и пели: "Ходи баба, ходи дед, заколдованный билет..."