Рассказы и повести

Токарева Виктория

Деды положили руки друг Другу на плечи и пошли легкой трусцой, перетряхивая ногами и плечами, как гуцулы.

Светало. Летчик не спал. Он лежал одетый на кровати в общежитии, глядел в потолок. Слушал многоголосье Кешиного храпа.

Потом встал, достал из-под кровати футляр, осторожно извлек оттуда трубу. Вышел в окно. Так было короче.

Солнце всходило над полем, и в его лучах каждая травинка казалась розовой. Стояла такая тишина, будто сам господь бог приложил палец к губам и сказал: "Тес..."

Летчик сел на пустой ящик из-под

лампочек, вскинул трубу к губам и стал жаловаться. Он рассказывал о себе солнцу и полю и каждой травинке, и они его понимали.

– Слышь?
– Фрося толкнула Громова в бок.

– А? Что?
– проснулся Громов.

– Опять хулиганит, - наябедничала Фрося.

Громов прислушался.

В рассветной тишине тосковала труба.

– Который час?
– спросил Громов.

– Шести еще нету.

– Ну это уж совсем безобразие!

Громов вылез из-под одеяла и стал натягивать брюки. Вышел на улицу.

Восход солнца, красота земли и высокое искусство трубача явились Громову во всей объективной реальности. Но Громов ничего этого не видел и не слышал. У него были другие задачи.

Громов обошел Журавлева и стал прямо перед ним, покачиваясь с пятки на носок.

Летчик увидел своего начальника. Перестал играть. Опустил трубу на колени.

– Я вас разбудил. Извините, пожалуйста...

– Лихач - раз...
– Громов загнул один палец.
– Пьяница - два. Бабник - три. Ночной трубач - четыре. Вот что, Журавлев, пишите-ка вы заявление об уходе. Сами. Так будет лучше и для вас, и для нас.

Летчик спрятал трубу в футляр и, глядя вниз, сказал очень серьезно:

– Василий Кузьмич, вы никому не скажете?

– Что "не скажу"?
– удивился Громов.

– Я больной.

– А как же вы комиссию прошли?
– удивился Громов.

– У меня необычная болезнь. Акрофобия. Боязнь высоты.

– Ну-ну...
– Громов покачал головой. Сел на ящик. Закурил.

– Это у меня с детства. Я, знаете, когда был маленький, упал с качелей и с тех пор очень боюсь высоты. И падения.

– А что ж ты в летчики пошел?
– спросил Громов, переходя почему-то на "ты".

– Назло себе. Чтобы преодолеть.

– Да...
– Громов потушил сигарету. Встал.
– А может, и не надо преодолевать. Может, тебе лучше музыкой заняться. Играл бы себе на трубе. И не упадешь никогда. Риска никакого.

– Я занимался. Я окончил музыкальное училище.

– И чего? Платят мало? Так это смотря где... Вон у нас в ресторане "Космос" Митрофанов. Трубач. Вдвое больше меня зарабатывает. И живет по-человечески. Целый день на рыбалке, а вечером веселье.

– Но ведь я считаю, что человек должен преодолевать трудности, а не идти у них на поводу, - твердо сказал летчик.

– Ну-ну...
– Громов встал. Перед тем как уйти, предупредил: - Ну, а насчет амурных дел ты давай поаккуратней. Тут у нас так: или женись, или не морочь голову, или я тебя вышвырну как кота, и никакая акрофобия тебе не поможет.

Татьяна

Канарейкина проехала на своем велосипеде мимо муравейника с муравьями, миновала Сукино болото, выехала на поле и покатила среди высокого ковыля. Трава была не кошена, скрывала велосипед, и если посмотреть со стороны, то можно было подумать, что Танька парит над шелковым ковылем.

У крайней избы стояла бабка Маланья и смотрела с надеждой. А из окна правления высунулась соперница, Малашкина Валя, и крикнула:

– Канарейкина! Тебя председатель зовет!

Танька сошла с велосипеда, прислонила его к забору, поправила на багажнике тяжелую сумку. Возмутилась вслух:

– Ну, Мишка... Из-за своей поганой мотоциклетки всю общественность на ноги поднял!

Она подошла к правлению колхоза. Перед тем как войти, отряхнула юбку ладошкой, покрутила бедрами, чтобы шов стал на место. Сунулась в окно, чтобы посмотреть, как в зеркало, на свое отражение. В окне на нее строго смотрели председатель колхоза Мещеряков и солист ансамбля "Романтики" Козлов из девятого "Б".

Мещеряков махнул рукой, дескать, заходи.

Танька зашла и скромно присела на кончик стула.

– Что такое Варна, знаешь?
– спросил Мещеряков.

– Что?
– не поняла Танька.

– Сигареты такие есть. "Варна".

– Я не курю. Врет он все.

– Кто врет?

– Мишка.

– Да подожди ты со своим Мишкой. Варна - это город в Болгарии, на море. Курорт. Усекла?

– Усекла.

– Чего ты усекла?

– Курорт.

– Ты слушай. Не перебивай. Мне сейчас звонили... Приехал мужик. Ездит по области. Собирает народные таланты. Потом, кто понравится, - возьмут в Саратов. А там, кто победит, - в Москву, а оттуда - в Болгарию на международные соревнования. Усекла?

– Спортсменов?

– Да ты слушай ухом, а не брюхом, - вмешался Козлов.
– Тебе же говорят: народные таланты. Самодеятельность.

– Ну и что?
– спросила Танька.

– Так вот, ансамбль просит, чтобы ты у них пела, - пояснил Мещеряков.
– А то у них солистки нет.

– Это они народные таланты?
– Танька с пренебрежением показала на Козлова.
– Надо Маланью или Пахомова выставить. Пахомов на ложках, и на балалайке...

– Во-во...
– отреагировал Козлов.
– Его сейчас вся область ложками и балалайками... А мы по нему электричеством ударим.

– По кому?
– не разобрала Танька.

– По мужику, который таланты собирает, - пояснил Козлов.
– Ну, чего смотришь? Тебя же общественность просит. А ты кочевряжишься... А еще комсомолка... Культмассовый сектор.

– Давай, давай, Татьяна, соглашайся, а то некогда мне. Меня народ ждет...

– Тогда и Мишку надо ввести, - поставила Танька свои условия.

– Да ну его!
– отказался Козлов.
– Он аритмичный.

– Без Мишки я не буду.

– Ладно. Бери Мишку, - согласился Мещеряков.
– Собирайте свою шантрапу и репетируйте.