Рассказы о любви
Шрифт:
Невозможно было добиться от этой девушки хоть одного серьезно сказанного слова. По дороге мне еще пришла в голову мысль принять ее хоть раз такой, какая она есть, вернуться и не упустить свой час. Но ее манера как бы унижаться и терять достоинство остановила меня, я устыдился своих мыслей и намерений. И потом, как бы я смог после этого говорить обо всем с Хансом?
Когда я пришел домой, Ханс ждал меня и тотчас же потащил к себе в комнату. То, о чем он говорил, было довольно ясно и понятно, но все равно смутило меня. Он был совершенно без ума от Саломеи, о бедной Берте речь уже не шла. Однако он понимал, что не может больше оставаться гостем
Тщетно пытался я уговорить его подождать. Он находился в запредельном возбуждении, и только позднее я понял, что его, вероятно, обостренное понимание чести требовало от него выйти из создавшейся запутанной и позорной для него ситуации любым путем победителем и оправдать свою небезгреховную страсть перед собой и людьми неким решительным поступком.
Я изо всех сил старался переубедить его. Я даже наговаривал на любимую мною самим Саломею, уверяя его, что ее любовь к нему не была настоящим чувством, а только мелким тщеславием, над чем она сейчас, возможно, всего лишь посмеется.
Все было напрасно, меня он не слушал. И принялся умолять пойти с ним в лесничество. И уже облачился в сюртук. Я испытывал странные чувства. Я должен был помочь ему посвататься к девушке, в которую был влюблен уже столько семестров подряд, пусть даже безнадежно.
Я сопротивлялся не на шутку. Но в конце концов уступил, поскольку Ханс был одержим чрезвычайной нечеловеческой страстью, словно в него вселился бес, против которого я оказался бессилен.
Так что я тоже надел черный костюм и отправился с Хансом Амштайном в дом старшего лесничего. Этот поход туда был для нас обоих сущей пыткой, вдобавок стояла чудовищная жара, близился полдень, и я едва мог дышать в застегнутом на все пуговицы официальном костюме. Моей задачей было задержать прежде всего старшего лесничего, чтобы дать Хансу возможность поговорить с Саломеей.
Служанка провела нас в зал, предназначенный для приема гостей; старший лесничий и его приемная дочь появились почти сразу, и я тут же прошел с лесничим в соседнюю комнату, попросив показать мне охотничьи ружья. Те двое остались в зале одни.
Старший лесничий был в свойственной ему сдержанной манере очень приветлив со мной, а я разглядывал каждое ружье с дотошностью, на какую только был способен. На душе у меня было неспокойно, я напряженно вслушивался, что происходит в соседней комнате, и то, что я слышал, не вселяло в меня уверенности.
Поначалу спокойная, на полутонах беседа постепенно перешла на шепот, что продолжалось довольно долго, потом послышались отдельные резкие выкрики, и вдруг, пока я с неприятным предчувствием вслушивался целую минуту, разыгрывая комедию с очередным ружьем, до меня донесся — и до старшего лесничего, к сожалению, тоже — возбужденный голос Ханса Амштайна, громкий, почти крик.
— В чем дело? — воскликнул старший лесничий и рывком открыл дверь.
Саломея встала и спокойно сказала:
— Господин Амштайн удостоил меня чести, папа, сделал мне предложение. Но мне кажется, я должна его отклонить…
Ханс был вне себя.
— Как тебе не стыдно! — закричал он гневно. — Сначала ты меня почти силой увела от другой, а теперь…
Старший лесничий прервал его.
Я попросил старшего лесничего уделить мне немного внимания и рассказал ему все, что знал. Я не скрывал ни малейшей уловки, с помощью которой Саломея завлекла моего друга в свои сети. Я не умолчал и о том, что видел своими глазами ночью. Старый господин не издал ни звука; внимательно выслушав, закрыл глаза и сделал страдальческое лицо. Через пять минут мы вернулись в зал для гостей, где нашли Ханса одного в полном ожидании.
— Я выслушал странные вещи, — сказал старший лесничий хорошо поставленным твердым голосом. — Судя по всему, моя дочь заигрывала с вами. Но только вы забыли, что Саломея еще ребенок.
Ребенок, сказал он, дитя!
— Я строго поговорю с ней и ожидаю вас завтра в это же время для дальнейших объяснений.
Чопорным жестом он указал нам на дверь, и мы тихо и униженно поплелись восвояси. Но вскоре нам пришлось ускорить темп, потому что над нашим городом разразилась страшная гроза, и, несмотря на все сердечные страдания, мы припустились бежать во всю прыть, спасая от дождя наши парадные мундиры.
Во время обеда мой дядя был в отличном расположении духа, а у нас, троих молодых людей, не было желания ни есть, ни вести застольные беседы. Берта уже тем временем почувствовала, что Ханс отдалился от нее, и смотрела печально и со страхом то на меня, то на Амштайна так, что нас пробирало от ее взгляда до мозга костей.
После еды мы устроились с сигарами на балконе и слушали, как гремит гром. На раскаленную от жары землю обрушивались шквалы дождя, влага испарилась и затянула туманом лужайки и сады, воздух пропитался дождем, сильно пахла трава. Я хотел поговорить с Хансом, меня заполняло чувство досады и горечи, но стоило мне взглянуть на него, как передо мной тут же вставала вчерашняя картина, как он и Саломея, молча, тесно прижавшись друг к другу, прошли по саду, покидая его. Я жестоко упрекал себя, что выдал старшему лесничему эту ночную тайну, и к тому же познал, как тяжко можно страдать из-за женщины, даже отказавшись от нее и не желая больше обладать ею. Вдруг открылась балконная дверь и появилась большая, закутанная в темное фигура; с одежды ручьями стекал дождь. Только когда она откинула длинный плащ, я узнал распрекрасную Саломею. И прежде чем кто-то успел проронить хоть слово, я протиснулся мимо нее в дверь, которую она тотчас же закрыла. В гостиной сидела Берта за своим вышиванием, вид у нее был несчастный. На какой-то миг мною овладело чувство жалости к покинутой девушке, вытесняя все остальные мысли.
— Берта, на балконе с Хансом Амштайном Саломея, — сказал я ей.
Она тут же встала, отложила рукоделие и сильно побледнела. Я видел, как она задрожала, и подумал, что она сейчас зарыдает, но она закусила губу, оставаясь неподвижной.
— Мне нужно быть там, — сказала она вдруг. Я смотрел, как она направилась к балкону прямой и ровной походкой, как открыла балконную дверь и тут же закрыла ее за собой. Какое-то время я смотрел на дверь и пытался себе представить, что там происходит. Но я ничего не мог поделать. Я спустился вниз к себе в комнату, разлегся на двух стульях, курил и слушал шум дождя. Я пытался себе представить, что там происходит с этими тремя людьми, и больше всех я переживал за Берту.