Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет
Шрифт:
Вот как красиво говорил Яша Шварц. Он и сам был красив, высок и длинноволос в курчавости. Девушки любили моего школьного приятеля отчаянно. Он же подпускал к себе влюбленных особ снисходительно и даже высокомерно, будто жалел их за проявления низменной страсти. Он помогал, естественно, страсть эту утолить, но не баловал девиц особым вниманием, разбивая сердца и омрачая ясные очи влюбленных.
Вот почему все мы были удивлены вестью о ранней женитьбе Смычка. Я слуху этому не поверил, но в доказательство получил официальное приглашение на свадьбу.
При регистрации
– Понимаешь, – с улыбкой начал Смычок, – я решил сделать ставку на живопись. И не имею права рисковать. В «Муху» поступать будет Яков Горелов, а не какой-то там занюханный Финкельштейн-Шварц. Что молчишь? Ты считаешь, что я не имею права на русскую фамилию?
Я сказал, что он имеет право на любую фамилию, даже на итальянскую или китайскую. Но он обиделся на шутку, пояснив, что к судьбе своей относится ответственно и больше не позволит идиотской случайности портить себе биографию.
– Впрочем, – добавил Смычок, – тебе, с твоим фартом на прозвище, этого не понять.
Потом к нам подошла молодая жена моего приятеля: создание крошечное и тихое.
– Яшенька, – еле слышно произнесла она, – вот ты где, а я уже волновалась.
И правильно она волновалась. Недолго они прожили в браке. Через шесть месяцев развелись. Фамилию жены Смычок оставил.
Развод случился как раз перед экзаменом в художественное училище, но и на сей раз Горелов Яша оплошал на рисунке с натуры и принят не был.
– Старик, – сказал он, – там сидят ретрограды. Что они понимают в подлинной живописи? Бездарей этих посадил в кресло сам сатана, чтобы душили подлинные таланты.
Я не думал спорить, потому что сам понял свою ошибку в выборе профессии. Я тогда тоже заболел «творчеством» и стал думать о себе самом лестно и с большим уважением. Я сказал Яше Горелову, что уйду из технического вуза, так как почувствовал в себе силы сочинять стихи и жить во имя высокой цели.
Смычок нахмурился. Ему это не понравилось. Он давно считал себя гением и был убежден, что другие таланты человечеству не нужны, хватит одного Яши – подлинного и незаменимого. Мир обойдется без конкуренции самозванцев.
– Глупости, – сказал он, – тебе, еврею, удалось просочиться в институт. И сиди тихо. Нечего рыпаться. Читал твои стишки – очень посредственно. В творчестве человек должен быть ВСЕМ, а не ЧАСТЬЮ. Средних стихотворцев не бывает и не должно быть… А потом, это не профессия – сочинитель, одумайся, пока не поздно.
Величие замысла – вот чем был болен мой школьный приятель. Кто упрекнет его в этом? В молодости нам так хочется думать, что Творец трудился над нами лично, заботясь о штучном товаре. Мы неповторимы, а конвейер воспроизводства населения поставляет в этот мир кого угодно, только не нас.
Смычок задумал штурм небес, но преодолеть земное притяжение невозможно, и тут нужна в оправдание целая система вымышленных помех, объясняющих свою горестную тяжесть и отсутствие крыльев.
Горелов-Шварц-Финкельштейн
– Знаешь, – сказал он при встрече, – живопись устарела. Фотография – вот подлинное современное искусство. Мгновение – и ты видишь мир по-своему. И это твое видение – подлинно творческий акт. Сегодня живопись кажется мне занятием суетным и несерьезным… Ладно, расскажи, чем ты занят?
Не стал рассказывать о своих успехах. Не хотелось его обижать. Мне он тогда казался героем, посмевшим наложить на себя руки в ответ на вероломство судьбы.
Через год он сам нашел меня. Адрес общежития ВГИКа добыл в справочном киоске за пять копеек. Смычку не я был нужен, а институт. Он решил стать кинооператором. Конечно, самым выдающимся и гениальным. Он работы свои привез в огромной самодельной, из картона, папке: серию осенних пейзажей и натюрморты.
В нашей комнате нашлась свободная койка. Смычок полночи рассказывал о себе и о своем творчестве. Творчество можно опустить, а вот новые подробности биографии моего школьного приятеля были любопытны.
Маме Горелова врачи поставили ложный диагноз. Анна Федоровна приготовилась к смерти и рассказала любимому сыну о подробностях его появления на свет. Отец Якова через год после рождения сына был арестован в результате хозяйственной ревизии. Анна Федоровна сразу же развелась с ним и связала свою судьбу с начальником арестованного мужа. Начальник вскоре оказался негодяем, и мама решила не искушать судьбу больше и посвятить всю себя воспитанию единственного сына.
Через пять лет папа Финкельштейн отбыл срок, но в родной город не вернулся. Он остался работать на Крайнем Севере и вскоре стал большим начальником на металлургическом комбинате. Все эти годы он исправно присылал сыну солидные алименты, хотя сам обзавелся новой и в итоге многодетной семьей.
Анна Федоровна по загадочной причине прежде ничего не рассказывала сыну об отце, придумав обычную, красивую легенду: похоронила бывшего мужа в полярной экспедиции.
Смычок очень на маму обиделся. Тем более, что и смертельный диагноз был вскоре отменен. Он даже предпринял поездку к отцу – очень занятому, крайне уставшему, пожилому человеку. Отец принял его радушно и сказал, что денежную помощь сыну не прекратит, а напротив, ее увеличит, чтобы Яша мог учиться, ни в чем себе не отказывая.
Смычок решил сразу же после сдачи экзаменов в институт вернуть себе фамилию отца. Потом он сказал, что своим талантом конечно же обязан исключительно еврейскому происхождению. Он теперь считает себя евреем – «представителем великого и мужественного народа». Он протянул мне руку с соседней койки и произнес с пафосом:
– Здравствуй, брат мой!
Мой новоявленный брат конкурс благополучно прошел, но на летних экзаменах снова недобрал баллы и вынужден был согласиться на заочное обучение.