Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет
Шрифт:
– И отлично, – сказал он. – Я не сопляк какой-то, чтобы штаны в аудиториях протирать. Буду работать.
Он устроился на Ленинградскую студию телевидения ассистентом оператора. Мы регулярно встречались, когда он приезжал сдавать сессию. Смычок появлялся гордый и при деньгах. Фамилию он себе оставил прежнюю, сославшись на проблемы с устройством на работу, однако вспыхнувшую любовь к евреям сохранил. Он даже предпринял попытку выучить язык иврит, но в связи с Шестидневной войной «пропаганду сионизма» категорически запретили под страхом тюрьмы или психушки.
В начале семидесятых
Смычок позвонил летом 75-го года.
– Старик, – сказал он, – если не боишься, мы можем встретиться.
– Почему я должен бояться?
– Мы уезжаем на постоянное место жительства в Государство Израиль.
– Кто это мы?
– Я и моя жена Вера.
Он снова выбрал в жены девушку тихую и невысокого роста. И на этот раз взял фамилию жены. Смычок стал Яковом Шапиро. Он сказал, что намерен поднять в Израиле операторское искусство и принять непосредственное участие в глобальном киносъемочном проекте библейского содержания. Вера Шапиро молчала и смотрела на своего статного мужа влюбленными глазами.
Года через три вновь раздался звонок Смычка.
– Старик! Я в России… Старик, я счастлив, что вернулся. Ты думаешь, им там нужно искусство? Танки им нужны и самолеты. Дикая африканская страна, заселенная дикарями. Ты же знаешь, я раньше никогда не был антисемитом, но теперь…
– А как жена Вера? – спросил я.
– Осталась там.
– Фамилию вернул старую?
– Да не в этом дело. Встретимся – поговорим. Я тебе такое расскажу, такое…
– Нет, – сказал я. – Не нужно нам встречаться. Извини, на этот раз мне страшно, даже очень, боюсь я с тобой встречаться.
Его долго возили по Стране Советов с рассказами об ужасах жизни в еврейском государстве. Потом возить перестали. И снова я потерял Смычка из виду. Встретились мы на юбилее нашей замечательной школы. Он был по-прежнему красив, только русые волосы заметно поредели. Говорить Смычок стал меньше, и улыбка появилась на его губах какая-то странная, застенчивая, что ли.
– Видел твои изделия, – сказал он. – Весьма посредственно, сам понимаешь. Собственно, при нашей зверской цензуре…
– Опять в Израиль собрался? – спросил я.
– Зачем? – улыбнулся Смычок. – Я тут жениться решил на студентке из Австралии.
– Как ее фамилия? – по инерции спросил я.
– А зачем тебе? – удивился Смычок.
Юмора моего он не понял или не захотел понять.
Смычок женился на своей австралийке и уехал в эту далекую страну. Там он успешно занялся рекламными съемками и, как рассказывали, разбогател и растолстел. Только с семейной жизнью опять получилась у него промашка. Очередной бездетный брак быстро распался, и Смычок дальше искушать судьбу не стал. Это я уже из письма вычитал. Он мне прислал совершенно неожиданно толстенный пакет на адрес в Израиле.
В письме он вновь говорил только о себе. С горечью отметив, что жизнь проходит, на пяти страницах убористого компьютерного текста перечислял своих врагов и обстоятельства, помешавшие
Судя по всему, ответа он не ждал и не нуждался в ответе. Через год общие знакомые рассказали, что Смычок погиб. Отправился на пляж купаться и не вернулся. Никакой предсмертной записки мой школьный знакомый не оставил. Кто знает, возможно, он сам свел счеты с жизнью, а может быть, и жизнь свела счеты с ним.
Пятьсот шагов
Не знаю, как это все было. Мало того, никто знать этого не может. Вернее всего, дело происходило совсем не так, без всех этих дурацких красот и конфликтов, придуманных автором. Но кто знает… Мы и сегодня живем в иллюзорном мире. Будущее представляется нам совсем не таким, каким оно случится, значит и прошлое наше иллюзорно. Мы слышим только его слабое эхо. Вот и попробуй догадаться, как выглядел источник звука.
Дети старика умерли раньше своего часа, и он жил вместе с внучкой. В положенный час девица влюбилась, и в нее влюбился избранник сердца, но старик не дал согласия на брак, потому что соблюдал обычаи. А обычай его рода запрещал семейные узы между черноволосыми и рыжими.
Черными как смоль кудрями, отметил Бог внучку старика, а рыжей шевелюрой объект ее нежных чувств.
Черные и рыжие могли жить вместе, но скрещиваться права не имели. Кто-то когда-то решил, что дети от таких браков получатся неудачными, больными и тупоумными. И род старика вовсе не хотел такого продолжения своей судьбы.
Слово деда несчастной внучки было законом в том месте, где он жил. Старик первым остановился там, куда следом за ним пришли другие. Раньше он водил свой род по пустыне от одного колодца до другого. Движение было обычаем племени старика. Считалось, что только кочевники живут в родстве с небом, не копят земных богатств, не становятся объектом зависти и ненависти соседей и не бывают измученными рабами земли.
Старик совершил грех. Он восстал против этого обычая вечной дороги, мучимый болезнью. Восстав, он поклялся, что больше никогда не отступит от правил, дарованных его роду предками.
Старику было трудно дышать внизу, в долине. Неизвестно, что заставило больного, немощного человека найти в себе силы, чтобы подняться в горы. Но там он вздохнул полной грудью и решил, что только здесь он построит свой дом, неподалеку от того места в пещере, где бил из-под земли ключ чистейшей воды.
Старик, как и положено, привел за собой свой род. И другие сообщества разных людей, кому опостылела вечная дорога, последовали за ним. Так в окрестностях источника выросло значительное поселение. Первое настоящее имя того города нам неведомо. Известно только, что в переводе оно значило Место, Где Дышится Легко.