Рассказы

Пээгель Юхан

Крестины выдались на февраль, на самое холодное время. Земля была укрыта толстым слоем снега, как это бывало в прежние времена. Вы только посмотрите, каков у нас на севере можжевельник в феврале. Милые, такие же свежие зеленые деревца, доверху укутанные снежной шубой, а между ними сугробы, южные склоны которых уже плавятся на солнце. К вечеру они покрываются ледяной ноздреватой корочкой с крохотными сосульками, и на следующее утро все так искрится и сверкает на солнце, что лучше не смотреть. На полянках бегают по снегу нежные, как вуаль, голубоватые тени, перекрещиваются заячьи

следы. А здесь по темно-синей тени кустов прыгает пташка. Сюда насыпалась хвоя - должно быть, наверху кто-то клевал можжевеловые ягоды, а рядом высовывается из снега дочиста обглоданная головка позднего чертополоха.

Чуть подальше над снегом высится черная грудь древнего валуна, на сумрачные брови надвинута высокая снежная шапка. Если ты заберешься на него и посмотришь на северо-восток, перед глазами у тебя будет гладкий, как стол, затянутый льдом залив, а дальше, насколько хватает глаз, под ледяным покровом дремлет открытое море. Какой властный покой! Отдыхает земля, переводит дыхание море! И если бы не зимняя, отмеченная пучками соломы дорога, можно было бы подумать, что и люди под снежными крышами только то и делают, что отдыхают: топят печи, готовят еду и размышляют о том, что им удалось летом и что у них не получилось, рассматривают свои большие бугристые руки и обдумывают, какую же работу поручить им весной, когда море с ревом проснется, когда над полем опять заклубится на солнце пар, когда запахнут можжевельники, когда зазвучат самозабвенный любовный щебет и вскрики лесных и морских птиц, которыми наполнятся слух и сердце и от которых можно потерять рассудок.

Однако у людей полного отдыха нет. Они делают свои дела, справляют праздники. Гляди-ка, по этой зимней дороге лихо катит вереница саней-розвальней. Это едут крестить малютку Сейу. От бухты до церкви четырнадцать верст. Можжевельники сверкают на солнце, заиндевелые лошади фыркают, и вовсю летит снежная пыль, когда на поворотах нога в сапоге или валенке касается земли, чтобы накренившиеся сани не потеряли равновесия. На последних дровнях двое веселых деловых мужчин, у них за спиной под старой полостью какой-то выпуклый предмет. После младенца, недельного Сейу, которого везут в церковь крестить, это самая важная вещь в санной процессии: бочка пива. Двадцатипятиштофная. Панацея от мороза.

У церкви стряхнули с одежды солому, женщины скинули большие платки на плечи. Отец младенца направился к попу на дом, из пивной бочки вытащили затычку, и кувшин два раза обошел круг. Сваты чисто случайно нашли у себя за пазухой какую-то бутылку. И она пошла по кругу. Потом явился поп, и все направились в церковь.

Между прочим, нужно упомянуть о том, что мать в церковь не поехала. Она еще не оправилась после родов, а поскольку все равно главная роль на крестинах принадлежит кумовьям, то малютку доверили им и отцу.

Святое таинство крещения прошло, в общем, благополучно. Поскольку церковь была не топлена, поп согласился только побрызгать младенца. Он совершил помазание, нарек новоявленного раба божьего Алексеем (это и есть по-эстонски Сейу), прочитал над ним свои сказы и пропел песни. И кумовья вели себя достойно, хотя от пара, возносившегося

из их ртов к покрытому изморозью церковному оводу, шел запах более сильный, чем от ладана. И только свечи в их сильных пятернях подозрительно дрожали. Одним словом, все шло прекрасно. Даже крошечный Сейу не кричал и слишком много не писал.

С возвращением стали спешить, ибо путь был не близкий. Разумеется, прежде чем тронуться, снова приложились к противоморозному снадобью из двадцатипятиштофной бочки. Женщины на кухне у попа перепеленали крохотного мужчину и сунули ему в ротик тряпичную соску, чтоб он легче пережил наступающий голод (в это самое время за дверью поповской ризницы улыбнулся, наверно, еще целый подойник пива). После чего снова пустили по кругу кувшин. Потом еще раз повторили. Затем отвязали от коновязи коней и пустились в обратный путь, новорожденного отправили с кумовьями, потому что у них была самая лучшая лошадь.

Все шло отлично. Февральское солнце уже давно миновало самую высокую точку своей короткой орбиты и теперь, когда кумовские сани въехали в знакомый можжевельник, быстро катилось под гору. Остальных не было видно, они на много отстали. Уже показался дом. Предвкушение теплой комнаты еще больше подняло настроение, и из саней послышалось воодушевленное пение про буер, который из-за мороза и тумана никак не мог попасть из Виртсу в Куйвасту. Когда кумовья дошли до слов:

Шкипер бегал у дверей

и орал на трех парней,

вдруг один из певцов замолк и круто остановил свою резвую лошадь.

– А где же третий парень? Куда девался младенец?
– взревел он. Младенца нету!

– Так и есть, нету, - должен был признать второй.
– Нету его.

– Вот ведь олух царя небесного, - ругался первый, - ты же его держал, ты и потерял! У меня вожжи были. Где младенец?

– Значит, вывалился. Маленький больно, будто росинка... Я и не заметил...

– Не заметил, - передразнил первый, - опять небось спал!

– Как это спал, ежели я пел, - оправдывался второй.

– Да ты и когда поешь, спать умеешь, - прикрикнул на него первый, и, нужно сказать не без основания, потому что второй кум до того спать был горазд, что однажды, накануне Иванова дня, когда ночи короткие, придя с работы, уселся за стол поесть и стал обсасывать лещиную голову и за этим занятием заснул. Поспит, пососет, опять поспит, опять пососет, пока утреннее солнце не застало его в таком виде за столом, с головой леща во рту. Ладно, куда ни шло, это бы и простить можно: человек усталый, головы у лещей вкусные, ночь короткая. На этот раз дело посерьезнее. Пропал младенец.

Оба кума мгновенно протрезвели. Лошадь завернули обратно, уселись спинами друг к дружке, лицами к обочинам. Едут шагом, смотря изо всех сил, глаза из орбит вылезают.

– Ей-богу вот, на этот раз я не спал, - оправдывался второй кум.
– Я и вправду поспать не прочь, а только уж ежели гулянка, так я не сплю. Охота придет, так могу несколько суток напролет гулять, и ни в одном глазу сна нету.

Сколько ни ехали, а младенца все не видать. У них аж внутри похолодело: хороши кумовья, дите потеряли!