Рассказы
Шрифт:
А мы сидим молча и смотрим в сумерки Ивановой ночи, когда кажется, что можжевельнихи стали выше. В головах у нас, наверно, ни одной мыслишки, и это очень хорошо, ибо мысли ведь движутся и голова может износиться изнутри.
На пороге между нами кружка пива. И она молчит.
1969
КАК МЫ С МИХКЕЛЕМ СВИНЬЮ ЗАКОЛОЛИ
В этой истории пять действующих лиц: Михкель и супруга его Маали, Сассь и Юлиус, - последние двое колхозные шоферы. Юлиус - парень из нашего корпуса, гвардии сержант 27-го стрелкового полка, кавалер четырех медалей. Пятое
История начинается с того момента, когда основные приготовления для осуществления предстоящего кровавого злодеяния завершались.
В огромном котле в коде бурлила кипящая вода для удаления щетины. Михкель уже окончательно довел на точильном камне два изготовленных кузнецом ножа (длина лезвия семь дюймов, деревянный черенок с острой стороны лезвия охватывают медные блестящие полоски, сделанные из патрона). Посреди двора установлена подставка, неподалеку от нее - чтобы поднять заколотую тушу - тележные грядки. В кормушку налиты аппетитные помои, чтобы заманить свинью поближе к месту гибели.
– Ты, Юлиус, возьмешь на себя главную роль. Я уже стар, и рука у меня ненадежная. А мы с Сассем пособим держать... Хозяйка, готова у тебя лохань, куда кровь выпустить?
– командовал Михкель. Тут он взглянул на меня и явно был озадачен.
– Ну, ты советом поможешь, - дал он мне весьма неопределенное задание.
– Ты у нас больше насчет разъяснительной работы, - растолковал Юлиус, призывай и вдохновляй.
В кухне стало тихо.
Юлиус уставился на стоявшую посреди стола еще не раскупоренную бутылку водки и произнес:
– Когда человек идет совершать убийство, ему непременно нужно на что ни то озлиться. Как же это я иначе наброшусь на другого? В данном случае, скажем, на безвинную свинью. Что она мне сделала? Я ведь даже и знать ее не знаю, а Михкель мне говорит: иди, Юлиус, и убей ее...
– А как же ты на войне-то убивал?
– спросила Маали.
– Ну, дак там ведь как-никак злость была, - рассуждал Юлиус, - там злоба брала, что немец тебя насильно убить хотел. Говорят еще, что пшено делало солдат лютыми.
– С чего это?
– удивился Михкель.
– Ну, ежели ты столько лет подряд каждый день по три раза пшенную бурду ел и перед атакой тебе опять же пшенный суп давали, тут мужики уж совсем свирепели: обратно, черт дери, пшено! Шли в атаку и били немца вдребезги, гляди, мол, дескать, из-за тебя нам приходится пшенный брандахлыст хлебать.
– В этой истории есть, наверно, свой резон, - заявил Сассь после долгот размышления, потому что мысль у него работала еще медленнее, чем он сам. На асе шутки он смеялся, наверно, один раз в квартал.
– Ты, Юлиус, давай откупорь бутылку, чтобы сердце у тебя ожесточилось, - проговорила Маали.
– Ну, знаешь, это разговор врага народа, - возразил Юлиус, - прежде чем забью,
– Как же это... Ни с того ни с сего, - недоумевая, пожал плечами Сассь.
– Так ведь в большинстве так оно и бывает, что ругают не за дело. Ежели по делу, ну так выслушаешь да еще, бывает, и поблагодаришь, тут уж никакая злость неуместна. Помнишь прежнего председателя колхоза, старого Сарапуу. Перво-наперво он тебя выругает, виноват ты или нет, и только потом приступит к делу. Это называется "стиль руководства".
– А в газетах по большей части наоборот, - возразил Михкель, - сперва в статье говорят про большие успехи, ну, конечно, встречаются, мол, еще и отдельные недостатки, и только тут начинают выдавать почем зря.
– Долго вы еще будете панихиду служить, - рассердилась Маали, - время идет... давайте начинайте.
– Правда, давайте будем выгонять свинью, - согласился Михкель.
Все направились к хлеву, я нерешительно замыкал шествие.
Свинья лежала на боку в чистом уголке своего закута и спала, веки с белесыми шелковыми ресницами были плотно сомкнуты.
– "Все на свете мирно дышит, - стал декламировать Юлиус, опершись на загородку, - мир сошел на землю к нам".
– Что ты ее беспокоишь, - сетовала Маали вполголоса.
– Спит себе так сладко, бедное животное, не чует, что его ждет.
– Маали высморкалась в кончик фартука.
– Гляди-ка, вечор принесла ей чистой соломы на подстилку. Говорят, грязная, как свинья, а свинья - животное опрятное, там, где спит, никогда не нагадит, все норовит лечь, где почище.
– Голос у Маали начал срываться.
Михкель взял стоявшие в углу навозные вилы и хотел рукояткой разбудить свинью.
– Постой, постой, товарищ, - вмешался Юлиус, - дубиной нельзя, животное может получить психическую травму! С перепугу психом станет, как ты такое мясо будешь есть!
– Ну, дак ведь надо же разбудить.
– Михкель был полон решимости.
– Он же тут до второго пришествия проспать может, из борова свиноматкой станет, а мы жди.
– Может, споем что-нибудь очень душевное, - предложил Юлиус.
– Сассь, у тебя хороший дискант, начинай, ну, скажем, "Прошли мои денечки..." или что-нибудь в этом роде!
– Чего вы дурака валяете, - рассердилась Маали.
– Пришли сюда зубоскалить, над бессловесным животным измываться, а еще мужики!
– Она открыла дверцу закута, подошла к борову и стала потихоньку чесать у него за ухом.
– Чух-чух-чух! Чуваш, чуваш, рюшка, проснись! Вставай, вставай, открой глазыньки, вставай же, ну!
– Вот это да!
– из глубины своей большой души выдохнул Юлиус.
– Гляди, каково борову живется. Кабы моя меня хоть раз таким образом разбудила! А еще говорят "свинская жизнь"!