Рассказы
Шрифт:
– Какие майские штаны?
– удивился Котофей и на Саню поглядел.
– Что за майские?
– Да носили тогда такие, на танцы, молодежь. Белый такой материал, вроде форсили. Простая холстина. А принято было. Белые штаны одевали и белые тапочки. Красиво...
– Ты, выходит, фрайером был?
– засмеялся Котофей.
– В белых тапочках?
Жора смеха его не принял.
– Тогда с мануфактурой тяжело было, - сказал он.
– Каждая тряпка золотая. Бабы без исподнего ходили. Тетка Дуня сама раздетая. Ее премировали, она на пристани работала. Ей дали, а она - мне. Да еще сшила. Без денег
Жора не окончил, лишь рукой махнул, поднялся с кнехта:
– Ладно. Давайте работать. На этой неделе надо кончить.
И пошли работать.
А Жора Ногайцев не все сказал. Эти штаны, майские, тетки Дунин подарок, до сих пор в сундуке лежали. Жена сначала все примерялась их на тряпки извести. Жора запретил. И жена поняла. Теперь штаны на самом дне сундука лежали. И иногда, в год раз, когда все добро вынималось на просушку, Жора в руки брал свои майские штаны. Полотно было ветхое, износилось да излежалось. Жора брал штаны и глядел на них, вспоминая. Как он радовался этим штанам, прямо до смерти... Как берег их, как гладил.
И тетку Дуню вспоминал. А когда вспоминал покойную соседку, то щемило в душе и что-то к глазам подступало.
БОЛЕЗНЬ
Целый вечер Федор в огороде поливкой занимался. Как пришел с работы, включил мотор, так и пошло: сначала тепленькой огурцы да помидоры, потом лук, болгарку и всю прочую хурду-мурду. Дни стояли жаркие. На картошке ботва привяла. Федор "Каму" принес, подключил ее, и тугая струя воды ударила из шланга.
В подсученных штанах, без рубахи, он шлепал босыми ногами по мокрой земле, с соседями переговаривался, а потом вдруг замолк.
Жена его, Шура, здесь же, на огороде, возилась, но не враз поняла. Когда опомнилась, поискала глазами мужа. Он стоял подле яблони и глядел на дерево. Шланг возле ног лежал, вода журчала, а Федор стоял и глядел, Минуту, другую... И Шура поняла: началось. Поняла, но, боясь потревожить мужа, молчала, лишь поднялась от гряды. Потом все же осторожно сказала:
– Кончай поливать, отец, хватит...
Федор на голос ее неторопливо повернулся, поглядел отуманенным, не от мира сего взглядом, кивнул головой, соглашаясь. И вправду, пора было кончать поливку. Он начал собирать шланги, мотор закрывал да убирал помпу, но был по-прежнему тих и молчалив. И временами взор его возвращался к большой яблоне - "яндыковке" с алыми, ясно глядящими из листвы плодами, останавливался на ней, нехотя уходя прочь.
Шура горестно глядела на мужа. Она видела: подступила болезнь. И не ошиблась.
За ужином Федор сидел тихо, но вдруг поднял от еды глаза и сказал:
– Вот ведь какая зараза... во, малюсенькая, нет ничего, а что получается...
– Что получается?
– спросила жена.
– Дерево,- ответил Федор.
– Семечко, вот семечко от яблони, от груши, положим, ну, любое,- объяснил он.
– Я вон в лесхозе видел, сосны сажают, семена. Веришь, прям блошиное зерно. А что получается?
– Что получается?
– упавшим голосом повторила жена.
– Дерево,- окончательно отставил еду Федор.- И ты погляди, из этой блохи какое огромное дерево вырастает. Прямо немыслимое. И они ведь не перепутаются,- удивленно говорил Федор.
– Из груши - груша, из яблочного семечка - яблоня,
– не на шутку заволновался Федор. Они б взяли да перепутались. Ведь они откуда знают, какими расти... Яблоня да яблоня. А вот тебе и яблоня...- развел он руками.
– Они, выходит... Каждому свое,- уважительно проговорил он.
– Все по закону.
Он замолчал, наморщил лоб в страдальческом раздумье, пожаловался жене:
– Не могу докумекать... Ведь все это оттуда идет, матерьял-то,- показал он на землю и гребанул руками.- Корни одинаковое оттуда берут, воду, удобрения всякие. Рядом растут ведь, на одном огороде. Корни-то эти прям переплетаются,сплел он узловатые пальцы рук.
– Ты ж ведь садишь по картошке редиску. Тут же укроп, трава всякая. И все одинаково землю сосут. Но вот потом...
– задумался он.
– Как они все по-своему строят? Тот редиску, тот помидорину. Всяк свое.
– Так уж положено,- мягко сказала жена.
– Положено-то положено... Но как?
– изумленно спросил Федор.
– Ведь не дурак же я,- похлопал он себя по лбу.
– Ведь могу соображать. Как стол, например, делается,- шатнул он стоящий перед собой стол.
– Дом, например. Или машина. Сложная техника, а я ее с закрытыми глазами вижу,- зажмурился Федор.Карбюратор, зажигание и прочее. А здесь не соображу,- огорчился он.
– Как там все это происходит? Ну, корни... воду, положим, сосут. А дальше?..
Федор закрыл глаза, пытаясь представить длинные, в подземной тьме ветвящиеся корни. Представил. Но дальше башка не варила.
Башка-то не варила, а над землей стояла такая красота.
Он поднялся, в досаде закурил, вышел из кухни. Жена, болея душой и страдая, глядела ему вслед, потом выговорила негромко:
– Не надо бы тебе, Федя, головку натруждать. Она ведь у тебя еще нездоровая. Пожалел бы ее.
– А-а, ерунда,- отозвался Федор.
Но жена твердо знала, что все это не ерунда, а болезнь и горе. И приключилось все это...
Случилось все это нежданно-негаданно. Работал Федор в автоколонне, шоферил. Как-то привез на стройплощадку шифер. Пока разгружали, он стоял, с мужиками беседовал. Тут и случилось. Брус с лесов оборвался. Хороший брус, тридцать шесть на двадцать четыре. И Федору по голове. Добро хоть вскользь задел, а не прямо в лоб ошарашил. Но и вскользь хватило. Брус - не бабья скалка. Увезли Федора в больницу плохого. Первые дни он на ладан дышал. Потом оклемался. Но врачи ему лежать приказали. Лежать и не подниматься. Сотрясение мозга болезнь называлась. Штука серьезная. При ней главное - покой. Иначе можно дураком на всю жизнь сделаться. Пришлось лежать. Больше месяца Федор с кровати не поднимался. Тяжело было, но выдержал. Выписали его здорового. Правда, насчет выпивки предупредили. Чтобы целый год и нюхать забыл. Голова штука серьезная. Федор это понимал и врачей слушался. Слушался, и доктора его не обманули. Чувствовал он себя хорошо, снова за баранкой сидел. Словом, не жаловался.