Рассказы
Шрифт:
– Ну, вот как это мы живем?
– после некоторого молчания спросил Федор. Может, вы бы у нас поучились? Раз у вас не выходит, позовите, мы подсоветуем. Вот так,- Федор закончил и победно своих товарищей оглядел.
Те посмеивались. Кто-то спросил:
– А ты на каком языке с ними гутарить будешь?
Тут Федор маленько растерялся, но его выручили:
– Не боись, там с любого языка передадут. Переводчики.
– Точно!
– обрадовался Федор.
– Будь спок, поймут.
– Поймут-то поймут...
Курево
Но Федины речи не враз из головы выскочили. И кое-где спорили, смог бы Федя или не смог на эту конференцию пролезть, втихаря. Одни говорили, что это брехня, другие верили в такую возможность.
Такие вот номера стал выкидывать Федор Чинегин. Жена его Шура и другие люди лишь рот разевали.
А может, и в самом деле с головой у Федора что-то случилось? Ведь не зря он больше месяца в больнице провалялся. Пластом лежал, не вставая. Это уж потом ему встать разрешили, в самом конце. А сначала...
Сначала, в первые больничные дни, Федор чувствовал только боль. Потом оклемался. Но нужно было лежать и лежать. Он и лежал. Время стояло летнее. Четыре мужика, что вместе с Федором в палате обретались, были "ходячими" и целыми днями во дворе находились. А Федор томился один.
Он лежал на спине, вытянув поверх белой простыни темные, клешнястые, жилистые руки, щедро изукрашенные синими наколками. Тяжелые руки лежали неспокойно. То так их Федор укладывал, то эдак, а все вроде неловко. Неловко было лежать и лежать. Непривычно и очень тягостно.
Четыре пустые койки красовались рядом, четыре стены стояли, перед глазами - пустой потолок. И все. Из сорока пяти лет, что прожил Федор на белом свете, еще ни разу не оставался он вот так: в безделье и один. И оттого тягостно было. Временами, задремывая, Федор забывался и, очнувшись, прямо-таки вскидывался на кровати: "Чего это я лежу среди бела дня?" Но тут же приходил в себя и вздыхал и принимался перекладывать то так, то эдак праздные руки.
Федор начал всерьез подумывать о том, чтобы послать всех подальше и уйти домой. Там тоже можно лежать, но вольнее, на дворе. Соседи будут заходить, особенно бабки, им делать нечего.
Подумывал уже Федор о побеге, когда младшая дочь принесла приемник. Обыкновенный приемник, транзистор.
Федор поглядел на него скептически.
– Это зачем?
– Слушать будешь. Сам же говоришь, нудишься.
– Брехни всякие?
– Чего брехни... Концерт найдешь, песни.
Федор пренебрежительно хмыкнул, но приемник оставил. И как только ушла дочь, он включил его, покрутил колесико, нашел ясную человеческую речь, прислушался.
Прислушался... и слушал битый час не отрываясь. Рассказывали про муравьев. Да, да, про тех самых мурашей, какие под ногами ползают. Федя на них никогда и не глядел. Он и забыл уж, какие они есть. Мураш да мураш. А оказывается, эти самые муравьи, они не хуже людей. Там у них тоже солдаты есть и работяги. И воюют они, и с
Когда передача кончилась, он размышлял, все более изумляясь. И захотелось ему на живого муравья поглядеть. С трудом дождался он, когда кто-нибудь в палату заглянет. Долго втолковывал удивленному соседу свою просьбу. И тот принес в спичечном коробке несколько муравьев.
Федор взял одного осторожненько, боясь раздавить. Взял его, начал разглядывать. И, странное дело, муравей, казалось, тоже глядел на Федю большими выпуклыми глазищами.
– Здорово... кум,- усмехнувшись, сказал Федя.
И он бы особо не удивился, во всяком случае не испугался, услышав в ответ писклявое: "Здорово, коли не шутишь". Но муравей молчал. Хотя мог говорить. Но, конечно, по-своему.
Вдоволь наглядевшись, Федор велел муравьев назад отнести, на то же самое место, к дому. И снова включал приемник.
Вечером, когда все в палате собрались, Федор рассказал про муравьев. Мужики слушали внимательно, удивлялись, не очень-то верили. Но слушать слушали.
И в другие дни Федор что-то интересное всегда рассказывал.
Пришли как-то соседи, а Федор им с ходу, в лоб:
– Десять миллионов, это как?
– Чего... Каких десять?
Федор не ответил, он думал, уперевшись взглядом в потолок. Думал-думал - и снова:
– А сто миллионов, не хочешь?
– Какие миллионы, чего ты?
– Вот и чего,- зло сказал Федя.
– Десять миллионов за танк, за один. А за самолет плотят сто миллионов долларов. Передавали. Это ж надо...
– он не выдержал, заматерился.
– Бессовестные, а еще больные,- сказала какая-то баба, проходившая мимо.
Прикрыли дверь.
– Сто миллионов...
– не мог успокоиться Федя, глаза его горели.
– Человека ухандокать - сто миллионов. Да ты топор купи за трояк и круши.
– Топором много не убьешь,- возразили ему.
– Но сто миллионов это тоже...
– развел руками Федя.
От таких денег он ошалел. Он их не мог представить.
– На хрена все это...
– тосковал Федя.
– Какую можно жизнь устроить. Больницу вот, положим, отгрохать, а?
– Уж конечно бы в коридорах не валялись,- сказал один из мужиков. Он неделю целую в коридоре лежал, пока в палате место освободилось.
– Все бы заводы, все ученые люди для мирных дел работали. Они б такого понапридумывали... Я вот шоферю. Ничего не скажешь, неплохая машина. Но зимой - мученье. Гаража теплого нет. А его б на эти деньги можно построить. А запчасти?
– Тоже мне, гараж... Сортир тебе еще теплый. Вон у нас на лесопилке потягай бревна из воды. Потягай, баграми. А зимой - обледенеешь, колом все стоит. Можно же придумать приспособление...
– Можно,- подтвердил Федор.
Говорили допоздна.
А на следующий день, когда соседи к ужину собрались, Федор их ошарашил: