Рассвет. XX век

— … слушай же свой приговор, безбожник. Ты не отправишься в ад, но окажешься один, в иной эпохе, в мире, который пережил великую войну и теперь готовится к новой. Как бы ты ни боролся с судьбой, у тебя не выйдет изменить предопределённое. И тогда ты, отчаявшийся и сломленный, падёшь на колени и искренне взмолишься о пощаде, ибо поймёшь, что Аз Есмь, и явишься ты пророком народу своему, и падёт царство богоборцев. Иди же, мой будущий апостол, и прими свою участь.

В

лицо мне подул холодный пронизывающий ветер.

Я вздрогнул и кое-как разлепил веки.

Голова раскалывалась. Внутренности скрутило в тугой узел, в висках ломило. Во рту растёкся мерзкий привкус, словно кошки нагадили.

— Глянь, Карл, он шевельнулся! — раздался неподалёку задорный мальчишеский голосок. Ему вторил другой:

— Так он не окочурился, а просто упился. Ну, сейчас мы его растормошим! Нечего тут валяться, пьянь!

Я не смог сходу определить, на каком языке они говорили, но отчего-то прекрасно понимал каждое слово.

Накатившая дурнота мешала собраться с мыслями.

Сплошной туман в голове.

Усилием воли я разогнал его и порылся в памяти, пытаясь вспомнить, кто я такой и где очутился. Ничего, пустота, бездонный провал. Зато до меня дошло, на каком языке общались мальчишки. Кажется, немецкий?

Кусочек пазла вынырнул из бездны, но цельной картины из одной детали сложить нельзя…

В глазах слегка прояснилось, и я различил, что метрах в пяти стояли два подростка в помятых, с чужого плеча пальтишках и штанах, перетянутых верёвками. Я сидел на стоптанной земле полузакрытого дворика, привалившись к стене; напротив высился трёхэтажный дом. Вдалеке фырчали двигателями автомобили, слева, где виднелся кусок улицы, гремел по рельсам допотопный трамвай.

Почему допотопный? Я был уверен, что мне доводилось видеть и более совершенную технику. Но попытка вспомнить закончилась болью столь сильной, что я на время отложил самокопание.

Были дела поважнее.

— О, очнулся. Поздно, приятель! Щас я его…

Ближайший подросток взвесил в руке камень чуть меньше куриного яйца, а затем без затей швырнул его в меня.

Пусть я толком не пришёл в себя, но вбитые годами тренировок рефлексы заставили действовать. Вот только тело оказалось не готово к такому напряжению. Вместо плавного ухода в сторону получился неуклюжий рывок, от которого внутри всё перевернулось, а к горлу подкатила тошнота. Я с трудом подавил порыв выплеснуть на землю содержимое желудка.

Да я же пьян, с изумлением осознал я. Нет, не так.

Тело страдало от похмелья. Дикого, ужасного, всепоглощающего похмелья.

Но как это возможно? Алкоголь же не должен действовать на меня!.. Я попытался ухватить за хвост исчезающую мысль, но та ускользнула с отвратительной лёгкостью.

— Промахнулся, — с досадой цокнул языком мерзавец. — Повезло ему.

Он обернулся к Карлу.

— Давай следующий.

— Но разве мы не запасали их для…

— Не мели ерунды! Если не показать, что ему здесь не рады, этот забулдыга повадится шастать сюда. Ты хочешь такого соседства?

— А если позвать патрульного?.. Им бы только помахать дубинкой.

— Сами разберёмся, —

фыркнул заводила и забрал камень у своего подельника. — Что мы, дети какие-то?

Пока они разбирались между собой, я копил силы для нового броска: незаметно разминал затёкшие конечности, посылал импульс за импульсом в мышцы, которые отвечали всё более уверенными сокращениями. Я словно… обживался в новом теле. Проводил инспекцию, как проводит осмотр придирчивый покупатель жилья.

С каждым мгновением мне становилось легче, исчезала эта отвратительная тяжесть, эта тошнотворная интоксикация… Я коснулся виска. В нём стрельнуло, и мир приобрёл отчётливость. Цвета стали ярче, запахи — сильнее. Тугой обруч, сдавливавший грудь, исчез.

Я толком не понимал, что именно я делаю. Это знание оставалось за густой пеленой, отделявшей меня от моей памяти. Я будто следовал некоему протоколу, намертво вбитому в подсознание.

Тело по-прежнему пребывало в паршивом состоянии, но, по крайней мере, теперь мне не грозило упасть в обморок. Я прикинул расстояние до подростков, рассчитал траекторию полёта камня — и успешно поймал его перед собой.

— Это он как умудрился? — выдохнул Карл с беспокойством в голосе. — И зыркает, будто дырки пробуравить хочет. Генрих, пошли отсюда, пока он не поднялся… Не нравится мне это. Он же здоровый, прям медведь.

— Чепуха, — отозвался Генрих, — здоровые всегда неповоротливые, а этот ещё налакался, как свинья. Да и на рожу глянь — тупой же. Вот я его…

Договорить он не успел. Почувствовав в ногах силу, я рванул к нему. Мир передо мной качнулся, но устоял — остаточное влияние похмелья, которое не удалось прогнать полностью. Цели своей я достиг, покрыв расстояние между мной и мальцами в один могучий прыжок. Карл, как более умный, был настороже и вовремя отскочил, а вот Генриха я цепко ухватил за плечо — и чуть не разжал пальцы, ощутив под тонким пальто хрупкие кости, на которых явно недоставало мяса.

Только тогда мне бросились в глаза впалые щёки сорванцов и их бледность. Рядом с Генрихом я казался настоящим гигантом, почти вдвое выше, с ладонью, в которой запросто поместилась бы его голова. Я готов был поклясться, что мои пальцы ненамного тоньше его рук.

Губы паршивца распахнулись в немом крике. Ещё бы, когда на тебя мчится этакая туша, попробуй не испугайся. Передо мной разбегались, бросая винтовки и выскакивая из траншеи, вражеские солдаты, что мне какой-то сопляк!

Нет, это не моё воспоминание. Слишком много в нём звериной радости. Может быть, досталось в наследство от прошлого владельца тела? Но это чушь, с чего я решил, что я не он?

Размышления прервал визг мальчишки, наконец-то осознавшего ужас своего положения. Он стал отчаянно вырываться, я же, нащупывая путь к своей памяти, придерживал его двумя пальцами, словно суетливого жука. Подельник парня дал дёру — его нескладная фигура как раз мелькнула у выхода на улицу и мгновением позже исчезла за углом.

Я покосился на Генриха.

Вот какой у тебя приятель, парень. Вот цена вашей дружбы.

А Генрих вдруг обмяк. Похоже, он смирился с тем, что удрать от меня не получится.