Рассвет. XX век

Colonel Lt

Дети сгрудились вокруг девочки. Каждому хотелось потрогать деревянную лошадку. Даже старшие мальчишки приняли участие, хоть и строили при этом каменные лица, якобы не очень-то им и интересно. Но глаза у них горели, как и у остальных.

Я вышел из кухни. Позади возбуждённо зашептались, но я не прислушивался. Как правило, в приютах царит жёсткая, даже жестокая стайная иерархия: те, кто вскарабкался на вершину пищевой цепочки, унижает менее везучих товарищей и помыкает ими. Надо отдать должное преподобному Брауну, под его опекой ничего похожего не произошло. Он донёс до своих подопечных мысль, что они отныне — семья безо всяких оговорок и относиться друг

к другу следует подобающим образом. Я заметил это ещё днём, во время восстановительных работ на кладбище, а вечерние посиделки лишь укрепили первое впечатление. Так что никто не отнимет у девчушки её новую игрушку насовсем, а вот одолжить — наверняка одолжат. И пойдёт она по рукам.

Почему-то им приглянулась моя грубая попытка прикинуться резчиком. Хотя тут, скорее, сыграл сам факт того, что девчушке уделили внимание, подарили ей целую вещь, своего-то имущества у неё немного. В таком случае качество почти не имеет значения, важен символический жест. Не зря Второй просил саблю, хотя в игре сойдёт любая палка. Даже лучше будет, ведь за саблю придётся драться с соседскими прохвостами, которые не потерпят, что у сироты появилось что-то, чего нет у них.

Следует и остальным что-нибудь подарить, не то девочке нескоро доведётся получить назад свою фигурку. Получить-то получит, это не обычный приют, но и других детей мучить незачем.

Я замер перед дверью в кабинет пастора, ухмыльнувшись нежданной мысли о неоднозначности жизни.

Сиротский приют, который не совсем приют.

Шмаргендорф, который не совсем Берлин.

И я, который не совсем Макс Кляйн.

Мы словно нарочно оказались сведены в одной точке времени и пространства. Я заподозрил бы проделки Существа, но какая ему в этом выгода? Не стоит искать его лапу во всех событиях, что меня окружают, иначе доведу себя до паранойи.

Я стёр ухмылку, постучался и, не дожидаясь разрешения войти, открыл дверь.

Отто Браун сидел за широким письменным столом. Горела тонкая свеча, дававшая скудный свет. Метания в поисках денег не проходили для пастора бесследно, лицо его казалось осунувшимся и посеревшим. На нём лежала печать усталости. И куда подевался задор, которым блестели его глаза утром? Исчез, раздавленный грузом ответственности.

Обложившись книгами, Отто старательно что-то выводил на листе бумаге. Не то готовил речь для воскресной проповеди, не то отыскал очередную подработку.

При моём появлении он оторвался от своего занятия. С тоской взглянул на тщательно выписанные строки, заставляя меня склониться ко второй догадке. Отложил ручку и вскинул на меня утомлённые, в красных прожилках глаза:

— Герр Кляйн. Полагаю, вы пришли просить выделить вам средств на ещё одну поездку.

Он взлохматил волосы и сцепил руки в замок. Оперся о них, будто собрался вздремнуть.

— Сожалею, но у меня пока нет свободных денег. Вы ездили вчера. Что-нибудь подыскали?

Довольно странно было слышать такое от своего нанимателя, но таковым Отто Браун был только на словах. По сути, он просто предоставлял Кляйну ночлег и давал мелочь на выпивку — по доброте душевной.

— Нашёл халтурку, — ответил я и показал ему нотгельды Мецгера.

— Мясная лавка, — прочёл Отто. — В последнее время вы не перестаёте меня удивлять!

В голосе пастора появилось оживление. Несомненно, перед его мысленным взором предстали полки с товарами, на которые можно выменять мою добычу. Но вскоре его голова поникла. Он сообразил, что я не был обязан делиться с другими обитателями дома.

— Я у вас немало занимал, — сказал

я. — Конечно, вы меня снабжали марками, а это не они, но если вы примете их в качестве оплаты долга…

— Приму, не сомневайтесь! — поспешно произнёс Отто и потянулся за нотгельдами, но остановился на полпути. — По правде говоря, я не собираюсь в Берлин в ближайшие дни. Если вы зайдёте к мяснику и отоваритесь у него, чтобы снабдить нас колбасой, буду вам премного благодарен.

— Без проблем, — кивнул я, вернув нотгельды в карман.

Отто Браун внимательно на меня посмотрел.

— Вы сильно изменились, герр Кляйн. В лучшую сторону, смею отметить. На вас так повлиял наш последний разговор?

В памяти Макса всплыло занудное морализаторство пастора, растянувшееся чуть ли не на час.

— Нет, — вздрогнул я. — Просто… решил взяться за ум.

На миг Отто расстроился, но затем улыбнулся. Возможно, он решил, что мне просто стыдно признаться в этом и оказаться в моральном долгу перед пастором.

— Похвально. Так вы зашли…

— Я зашёл, — прервал я его, — чтобы узнать о состоянии Вольфа.

— Вольфа? — Отто резко помрачнел. — Его судьба в руках Господа.

— Врачи говорят, что без шансов?

— Да что они могут говорить… Пригласили одного, он предписал отправить мальчика в горный санаторий. Дышать свежим воздухом, принимать солнечные ванны.

Уголок рта пастора дёрнулся в саркастической усмешке.

— Где мы, а где горы… Откуда взять деньги?

— Неоткуда, — согласился я. — Но есть иной путь. Вернее, метод. Я научился ему на восточном фронте от одного пленного. В крепкий алкоголь добавляется особая смесь специй, жидкость втирается в грудь больного, получается этакий массаж. Лёгкие прогреваются, и болезнь отступает. Довелось им воспользоваться, двое в роте подхватили чахотку. Оба перестали кашлять на третьи сутки.

Преподобный Браун посмотрел на меня с нескрываемым подозрением.

— Какого рода специи?

— Мы заменяли солью и перцем. Работало как часы.

— Вы случайно не прикрываетесь Вольфом, чтобы разжиться выпивкой?..

— Бросьте, даже не пригублю.

— Как бы то ни было, я человек непьющий, — развёл руками Отто.

— Я надеялся заручиться вашей помощью, чтобы подступиться к фрау Шнайдер…

Уговорить пастора оказалось довольно трудно. Он ещё не избавился от прежней установки, согласно которой у Кляйна в жизни было одно развлечение — надираться до свинячьего визга. Даже когда он сдался и отправился со мной в комнату фрау Шнайдер, я кожей чувствовал исходящие от него волны подозрения. Он был в своём праве: выдуманная мной история не убедила бы и самого легковерного простака. От смертельной болезни не избавиться компрессом. Но что-то сказать было нужно, так?

Как и ожидалось, фрау Шнайдер защищала тайну существования бутылки рома с яростью львицы, на детёныша которой покушались гиены. Она боялась, что её репутация в глазах Брауна рухнет, и до последнего отказывалась признаться, хотя витавшие вокруг неё алкогольные пары выдавали её с головой.

Эту крепость мы с пастором взяли измором. Наконец экономка сдалась и выставила заветную бутыль — к слову, это был не ром, а подкрашенный луковой шелухой самогон. Расстраивать своим открытием фрау я не стал, самогон или ром — мне без разницы. Я отлил примерно полкружки. Затем на кухне побросал в неё всех пряностей, до которых дотянулся, особо не разбираясь. Дети уже ушли спать, и фрау Шнайдер решила проведать их, я же в сопровождении пастора, который прихватил Библию, отправился к лежбищу Вольфа.