Рассвет. XX век
Шрифт:
Шмидт нервно рассмеялся. Принимать финансовые советы от сельского увальня ему ещё не приходилось.
— Да вы в своём уме?! Нас погонят прочь!
— Если обстряпать всё правильно, они только рады будут. Вы выпишете заводу вексель, который он примет и отправится в банк. Там прикормленный служащий — будьте уверены, такой у завода есть — этот вексель пропустит на обналичивание за процент себе и банку. Завод получает деньги, вы оплачиваете ему недостающий процент — и вот у вас сделка, как будто вы сразу ему выплатили всю сумму. Насчёт векселя не переживайте, его отнесут в государственный банк, где и обналичат. А там он
— Но получится, что мы подставили госбанк… — заметил Шмидт, невольно заинтересовавшись.
— На этот счёт не переживайте, не вы первый — марка падает уже давно. Банк всё равно напечатает ещё средств, вы лишь слегка усугубите положение.
— Что-то в этом есть, — протянул Шмидт. Бросил докуренную сигарету, растёр её ботинком и посмотрел на меня.
— Знаете, никогда не подумал бы, что вы разбираетесь в этой сфере.
— Да что вы! Так, знаком с основами.
На своём веку я повидал немало обществ, терзаемых инфляцией. Везде она работала плюс-минус одинаково. Использование уязвимостей системы было одним из первых навыков, которым обучали оперативников Института.
Шмидт открыл дверь и посторонился.
— Так, говорите, вам надо сделать звонок?..
[1] Te Deum — христианский гимн, сокращение от Te Deum laudamus, «Тебя, Бога, хвалим».
[2] Ein feste Burg ist unser Gott — протестантский гимн, предположительно написанный Мартином Лютером. Мелодия для него была создана в соавторстве с композитором Иоганном Вальтером. Считается символом эпохи Реформации.
[3] Кантианец — последователь кантианства, системы критической философии, которую создал Иммануил Кант. Здесь затрагивается этическая часть кантианства, этика долга, суть которой — существование всеобщих моральных норм. Они восходят к т. н. категорическому императиву, который объективен и выступает золотым мерилом нравственности.
Глава 9
Телефонный аппарат в конторе «Краузе и Шмидт» представлял собой небольшой деревянный ящик, украшенный резьбой. Я заподозрил, что её нанёс кто-то из торговцев надгробиями. Едва ли спекулянт был настолько благочестив, что захотел изобразить на аппарате раскинувшего крылья ангела. Он тянул руки к трубке, лежавшей на металлической подставке.
— Создаёт антураж, — улыбнулся Шмидт, поймав мой взгляд, и продолжил:
— Скорбящим надо напоминать о вечном, не то они неохотно расстаются с деньгами.
Ангел показался мне излишним. Создавалось впечатление, что он будет подслушивать звонок, уж больно заинтересованный у него был вид. Но я не стал делиться своим мнением. Не для того я сюда пришёл, чтобы рассказывать дельцам, как им наживаться на людских печалях.
Я снял трубку и назвал телефонистке номер. Ожидание затянулось. Я покосился на настенные часы-ходики, стилизованные под райские врата. Мы договаривались созвониться примерно в это время, может, я слегка задержался, пока уламывал Шмидта, но ненадолго. Мясник должен был ждать звонка. Конторщик принялся многозначительно покашливать. Ему не терпелось опробовать схему с векселями, но для этого нужно было сначала выпроводить меня.
Наконец в чёрном отверстии трубки раздался знакомый голос, огрубевший после полёта через полгорода по проводам.
Мы
Попрощавшись, я положил трубку. Опустил глаза и снова увидел ангела. С такого ракурса казалось, что он хочет схватить меня, и выражение лица у него было не добрым, а скорее, хищным.
На ум пришло Существо. Что оно сейчас поделывает? Наверное, забилось в далёкую конуру и восстанавливает силы — перенос чужого сознания одной псионикой должен был его истощить. Или так, или оно настолько близко к всемогуществу, насколько это возможно; а в этот вариант я не верил. Обладай оно бесконечными запасами энергии, не паразитировало бы на религиозном культе замшелой колонии — и явило бы себя значительно раньше.
Я поблагодарил конторщика, весьма обрадованного моим грядущим уходом.
— А вам этот ангел не мешает обсуждать сделки? У меня чувство, что он мне вот-вот в горло вцепится.
— Напротив, он мотивирует. Напоминает, что надо вертеться, если я хочу отодвинуть миг встречи, — хохотнул Шмидт. — Наш резчик возился с телефоном, когда его одолевало похмелье. Видать, воплотил в этой курице терзавших его демонов.
Я чуть было не растянул губы в вежливой улыбке, но вспомнил, какой эффект она производит на людей. Ограничился кивком. В дверях Шмидт остановил меня.
— Кляйн. Если получится, с меня бутылка коньяка.
— Огромное спасибо, но я не пью.
Шмидт поперхнулся. Этого он явно не ждал; некстати проснувшаяся память Макса подкинула воспоминание, как тот клянчил у конторских мелочь на пиво.
— Что ж, человек может измениться, — задумчиво проговорил он мне в спину. — Тогда мы предоставим вам отличное надгробие по бросовой цене.
— Умирать не планирую, но благодарю за предложение.
Я выбрался на улицу. Во дворике должна была находиться выставка памятников и надгробий, демонстрируя ассортимент фирмы. Из былого разнообразия остались пара монументов и внушительный обелиск, чересчур дорогой, чтобы продать его в Шмаргендорфе. Дела у фирмы и впрямь шли неважно. Впрочем, я быстро выкинул досужие размышления из головы. Впереди и так много дел.
В Берлине я планировал не только встретиться с мясником. До этого нужно было заглянуть в пару мест. Последние два дня я, можно сказать, приходил в себя, обживался в новой реальности, примеривался к ней, как пловец примеривается к бурной реке, которую предстоит пересечь. Но время двигалось неумолимо. Чем позже я начну работу, тем сложнее будет исправлять чужие ошибки. Их и без того наделали преизрядно.
Завтрашний день обещал быть загруженным.
Внешний мир всегда казался фармацевту Леддерхозе чересчур грязным и грубым. Это вынуждало его постоянно ходить в перчатках и натягивать на лицо шарф, но и такие меры помогали слабо. За шестьдесят лет он так и не привык к тому, насколько отвратительно грязными бывают люди. Лишь в своей аптеке старик чувствовал себя в безопасности, и худшим испытанием для него было встречать посетителей и общаться с ними. Он нанял бы помощника, но все они были такими грязнулями!