Рассвет. XX век
Шрифт:
— Ваших рук дело?! — взвился Эрик. — Полагаете, кто-нибудь поверит, что вы способны с нуля сделать нечто подобное?!
— По крайней мере, я не видел ничего подобного у наших производителей, — вставил Бек, поддержав меня. Он с интересом разглядывал оружие. — Если вы изготовили их, то вам не составит труда рассказать о них подробнее?
— Нет ничего проще, — сказал я, — у меня при себе есть и чертежи, которыми я с вами с удовольствием поделюсь.
— Чертежи? Будто кто-то поверит, что вы способны на чертежи! У вас на лице написано, что вы — деревенщина! У вас нет нужного образования!
Эрик явно старался
— Время тянется медленно в блиндажах, когда с напряжением ждёшь новой атаки на свои позиции или приказа наступать. А скука развязывает языки всем, вот и болтали о том, кто чем занимался до войны, а я слушал, задавал вопросы и запоминал. Вы бы и сами поучаствовали в таких посиделках, если бы не отсиживались в тылах за третьей линией, герр Флюмер. Но военной жандармерии чуждо настоящее боевое братства, не правда ли?
В толпе раздались смешки. Даже среди свиты Флюмера наметился раскол — многим его лакеям не нравилось, что он не был правильным солдатом. Для популистов любая трещина в культивируемом ими образе могла стать причиной их падения.
Симпатии народа перетянулись на мою сторону. Не потому что я предоставил им логичное объяснение — в конце концов, и самому недалёкому человеку должно быть ясно, что ни литейному, ни кузнечному делу за разговором не научишься, да и что бы забыли оружейники на передовой? Мне предпочли поверить лишь потому, что не любили Флюмера, а возможность макнуть носом в грязь того, кого презираешь, мало кто пропустит. Ощущение единства против общего врага — мощный инструмент. А военная полиция никогда не была другом солдата, это уж точно.
— Герр Флюмер, ведите себя прилично, — одёрнул Эрика Фрейданк. — Иначе я буду вынужден потребовать, чтобы вы удалились. Ваши претензии нелепы, вы срываете собрание. Дайте герру Кляну выступить. Со своей стороны я могу подтвердить, что мы готовили показ винтовок, никакого сюрприза тут нет, правда, это было чуть позже в программе.
Председатель почуял, кто побеждает, и предпочёл поддержать меня, да ещё и притворился, будто моя презентация была заранее согласована с ним, хотя речь шла только о демонстрации Gewehre 98 с детским выступлением — разбором на время и стрельбой вхолостую. Эдуард не был бы Эдуардом, если бы не выторговал себе несколько очков влияния за чужой счёт.
— Тогда мой черёд занять трибуну, — подвёл итог я. — Ещё раз спасибо за то, что сберегли мои винтовки, герр Флюмер. Пропади они — и заседание было бы сорвано. Представьте, какая трагедия!
Я улыбнулся Эрику настолько дружелюбно, насколько сумел. Эксперименты показали, что чем сильнее я старался вложить в улыбку позитивные эмоции, тем более пугающей выходила гримаса. Ведь мои глаза не улыбались. Они сверлили того, на кого я смотрю, насквозь. В них читалось яростное желание взять соперника и размолотить
Я долго бился над своей физиономией, но исправить её не получалось. Да и надо ли? Улыбка производила безотказный эффект на всякого, к кому она была обращена. Вот и в этот раз Флюмер спасовал. Он не получил поддержки Людвига, на которую надеялся, сомневающиеся не переметнулись к нему, Фрейданк не преминул ударить в спину, а тут ещё я ухмыляюсь, будто выходец из преисподней.
Он отвёл взгляд, фыркнул, словно не в силах выдержать отвращение. Но выражение лица его подвело. Настоящее отвращение выдаёт чуть-чуть поднимающаяся верхняя губа вкупе с задранным подбородком. А он опустил голову и слегка сгорбился.
Так выглядит страх.
Эрик сам загнал себя в угол. Поставил всё на нелепую попытку снискать симпатию у Бека — и, может быть, с другим офицером у него и получилось бы. Неспроста в рейхсвере пользовались спросом песни «Францию мы разобьём» и «Свастика на шлеме, чёрно-бело-красный бант, бригадой Эрхардта называют нас». Но Флюмер проиграл. И если я хоть немного разбирался в людях, такой удар должен был окончательно снести в нём все тормоза, которые обычно останавливают человека от полных глупостей.
Но этим заняться можно и потом.
Для выступления перед Беком я создал две винтовки, которые назвал Karabiner 23 и Sturmgewehr 23. Изобретательностью в наименованиях немецкая мысль не отличалась, и я не стал отходить от этой славной традиции.
Первым я показал Karabiner 23, самозарядную винтовку со съёмным магазином на пятнадцать патронов 7.92x57 мм, которые, не мудрствуя лукаво, позаимствовал у Gewehr.
Полуавтоматика была на фронте редким гостем. Она не отличалась высокой надёжностью из-за переусложнённых газоотводных и ударно-спусковых механизмов. Проще говоря, она часто отказывала в окопной грязи, отчего её практически не использовали на земле. Проекты Маннлихера были позабыты вместе с его смертью. В небесах среди экипажей самолётов, дирижаблей и аэростатов прижились Fliegerselbstladekarabiner Model 1915, но они составляли лишь малую долю всего вооружения. В основном на фронте воевали «болтовками» Gew.98 под прикрытием пулемётного огня из MG 08/15.
Проще было разместить на позиции пулемётное гнездо с водяным баком для охлаждения, чем мириться с частными отказами самозрядных игрушек. Так немецкая доктрина закрепила использование болтовок в качестве основного вооружения пехоты. Дальнейшее развитие получили пулемёты, они стали легче, а некоторым хватало и воздушного охлаждения, например Bergmann MG 15nA.
Эта концепция обосновывалась позиционным характером войны, она не учитывала городских боёв и активных наступлений. А уж если пулемётные гнёзда выбивали мортирами или снайперами, позиции становились очень уязвимы для контратак. Солдаты слишком сильно зависели от пулемётов, чтобы эта доктрина приходилась им по душе, однако альтернативы ведению боевых действий таким способом никто не предлагал.