Ратное поле
Шрифт:
Он мастерски умел использовать в бою свое оружие. Там, где нужно, собирал артиллерию в мощный кулак и крепко громил вражескую оборону.
В пригороде Сталинграда на пути полка, которым я командовал, оказался крепкий орешек - длинный, почти в полквартала краснокирпичный дом. Уже захлебнулось несколько атак. Я позвонил командиру дивизии, доложил обстановку. И вдруг вместо полковника Лосева услышал голос Павлова:
– Артиллерии подбросить? По орудию на окно! Тогда возьмешь дом?
Я знал: начарт в бою не любил шутить. Но чтобы по стволу на окно?
С темнотой на крутом берегу реки Царицы
С морозным рассветом раздались громовые раскаты орудий. Повалились кирпичные стены, поднялись в изморозь красные столбы пыли. И вскоре сквозь клубившийся дым вынырнуло белое полотнище: гарнизон капитулировал. А ведь до этого гитлеровцы расстреляли посланного нами пленного немца-парламентера. Значит, образумила артиллерия? Было чем гордиться начарту дивизии.
Павлов обладал чувством нового: сам воевал творчески и учил этому других. На уловки врага отвечал русской смекалкой, хитростью. Помню, как под Белгородом, на Северском Донце нам досаждал фашистский воздушный разведчик, известная фронтовикам «рама». Прилетит, высмотрит огневые позиции, и через несколько минут жди артналета или бомбардировщиков. Так мы потеряли несколько орудий. Павлов сразу оценил ситуацию, приказал изготовить макеты пушек, от расчетов потребовал быстрой смены позиций. И фашисты попались на крючок. Они не жалели бомб и снарядов, от которых горели деревянные «стволы», разлетались «лафеты».
В бою Павлов испытывал какой-то азарт, настоящее упоение, которое порой творит чудеса. Например, нет связи, а нужно срочно перебросить пушки на танкоопасное направление. Павлов сам под огнем мчался на лошади туда, ставил задачу и помогал расчетам выбрать новые удобные огневые позиции.
Он воспитал целую плеяду молодых артиллеристов, таких, как М.С.Северский, Н.И.Савченко, М.В.Дякин, растил их от боя к бою, гордился ими. Потому что видел - молодежи передано не только знание дела, но и привита настоящая любовь к артиллерии.
Многое мы, его фронтовые друзья, знали о полковнике Павлове. Но далеко не все. Думали, что кроме артиллерии у него нет других привязанностей. А он страстно любил поэзию, особенно Пушкина, наизусть читал целые поэмы. Удивительная память помогала ему легко овладевать иностранными языками. В Румынии он научился говорить по-румынски, в Венгрии, Австрии, Чехословакии мог изъясняться с местными жителями.
Я не раз удивлялся особой аккуратности, даже красивости, с какой отрабатывались Павловым артиллерийские документы. А он, оказывается, был в душе художником. Николай Николаевич прекрасно рисовал, занимался графикой. Когда в ходе сталинградских боев в дивизию приехала группа военных, художников студии имени Грекова, Павлов сопровождал их на передний край, помогал выбрать место и объект для зарисовки. А свои наброски щедро дарил товарищам.
Он ушел из армии по болезни вскоре после Победы. Возвратился в родную Москву и поселился с семьей в небольшой квартирке, адрес которой стал известен многим ветеранам дивизии. Полетели сюда письма и открытки со всех концов страны.
У Николая Николаевича открылся еще один талант. Строгий и требовательный на фронте, не жалевший себя ради Великой Победы,
Он умер, как солдат в наступлении, на полном ходу…
ОН ЗНАЛ ОДНО СЛОВО - «ВПЕРЕД!»
И ветер Победы
Насквозь прожигает меня…
М.Гриезане
В ночной атаке полк овладел Песчанкой, пригородом Сталинграда. Когда немного улеглись страсти боя и были отданы последние распоряжения подразделениям, я вдруг вспомнил, что почти сутки ничего не ел. Полк готовился к решающему штурму, и было не до еды. А тут замполит напомнил:
– Не перекусить ли нам, Григорий Михайлович? Пока враг снова не полез в контратаку. День обещает быть нелегким…
Вижу, майор Саченко откровенно доволен удачей полка. Весело поблескивают в отсвете близкого пожара толстые стекла очков, за которыми угадываются сияющие глаза. Это, по сути, одна из первых настоящих побед полка за последние дни. И кому-кому, а замполиту она особенно радостна.
– А молодцы наши солдаты! Хвалятся: тот одного, тот троих уложил. Довольны победой! Почувствовали ее вкус. Ох, как это сейчас важно!…
Глядя на замполита, я вспомнил наше первое знакомство.
Тогда, принимая полк, я сказал замполиту:
– Очень надеюсь на вашу помощь. В полку я новый человек, почти никого не знаю.
Худощавый русоволосый майор с близорукими глазами, интеллигентным лицом тихо ответил:
– Постараюсь помочь.- И добавил: - Все будет хорошо, Григорий Михайлович! Уверен - полк завоюет доброе имя.
Возраст у нас был почти одинаковый, но воинское звание разное: я - капитан, замполит - майор. Мне было приятно, когда он называл меня по имени-отчеству, так меня еще никто не величал. Но оказалось, майор Саченко так обращался и к солдату, и к командиру дивизии. От этого отношения становилось теплее, что так необходимо было в суровой фронтовой обстановке. Наш комдив не особенно жаловал «гражданские привычки», но замполиту 299-го стрелкового прощал их. Может, потому, что знал: Саченко - политработник сильный, у него свой подход к людям.
– Кем вы до войны работали, Василий Трофимович?- поинтересовался я, будучи почему-то заранее уверен, что замполит по профессии учитель. Он всегда говорил спокойно, не повышая голоса, словно диктовал урок.
– Журналистом. В республиканской газете…
Журналистов я. глубоко уважал, считал их людьми особыми, вроде писателей, инженеров человеческих душ. Таким был и Саченко. Василий Трофимович очень многих солдат полка знал лично, мог сказать: откуда родом, чем занимался до войны, на что способен. Надо сказать, что полк наш был многонациональным. Многие солдаты - казахи, узбеки, таджики - не знали русского языка или слабо им владели. Замполит выискивал переводчиков и через них беседовал с людьми. И бойцы тянулись к замполиту, называли его уважительно «ата» - «отец».