Ратное поле
Шрифт:
Скоро рассвет. В подвале разбитого дома, где разместился командный пункт полка, вповалку лежат офицеры и солдаты. На утро назначена третья атака, и надо хоть часок вздремнуть, набраться сил. Тут и там белеют марлевые повязки, многие побурели от засохшей крови. Это легкораненые, отказавшиеся уйти в тыл.
Кажется, бой за Ельшанку длится, не прерываясь, с рассвета до рассвета.
Дежурного по штабу лейтенанта Золотарева морит сон, веки словно склеены медом. Стоит лишь прикрыть глаза, а открыть их уже не хватает сил. В подвале холодно, печка из
В телефонной трубке постоянный треск и шум, обрывки далеких разговоров, команд. Лишь к утру все начало затихать, словно отходило ко сну.
Лейтенант разморенно клюет носом, изо всех сил стараясь не уснуть. Сознание его туманится.
В полусне он вначале не разобрал, что за голос послышался в телефонной трубке. Девичий, нежный, этот голос заметно выделялся из остальных голосов на линии связи, затем он подчинил их и заставил замолчать. Сквозь помехи отчетливо донеслась стихотворная речь. Словно кто-то далекий кого-то уговаривал, о чем-то нежно просил. Слова лейтенанту показались хорошо знакомыми. И вдруг понял; это же Пушкин! Письмо Татьяны к Онегину!
…Сначала я молчать хотела;
Поверьте: моего стыда
Вы не узнали б никогда,
Когда б надежду я имела
Хоть редко, хоть в неделю раз
В деревне нашей видеть вас…
Лейтенант плотнее прижал телефонную трубку. С плеч словно свалилась тяжесть сна, глаза раскрылись шире, в них появилось нетерпеливое желание слушать и слушать рассказ о высокой любви. Подумал: может, за строкой «Евгения Онегина» звучит призыв, обращенный к кому-то, кто на другом конце провода слушает в эти минуты голос юной телефонистки.
Но день протек, и нет ответа.
Другой настал: все нет как нет.
Бледна, как тень, с утра одета,
Татьяна ждет: когда ж ответ?…
И это волнение Татьяны на какие-то минуты отодвинуло заботы и волнения фронтовой ночи. Лейтенант мысленно перенесся на далекую Украину, оккупированную врагом, вспомнил детство и школу. Там впервые услышал из уст учительницы чарующие строки пушкинской поэмы, прелесть русского языка. Знал ли тогда школьник Золотарев, что вскоре будет с оружием в руках драться за Пушкина, за свою родную землю.
Рядом с подвалом глухо ухнул разрыв мины. Близилось утро. А по телефонным проводам бежал и бежал девичий голос… Теперь он был совсем иной, спешил, словно боясь не закончить рассказ-объяснение до начала боя.
Вот состоялась встреча Онегина с Татьяной. Эта сцена была прочитана на одном дыхании, с явным осуждением героя поэмы.
…Я прочел
Души доверчивой признанья,
Любви невинной излиянья;
Мне ваша искренность мила;
Она в волненье привела
Давно умолкнувшие чувства…
Последние строки: «Примите исповедь мою: себя на суд вам отдаю…» - уже потонули в усилившемся треске и шуме на линии связи. Сквозь них прорвался требовательный голос, вызывавший «Буран». Заслушавшийся лейтенант не сразу сообразил,
– Я - «Буран», я - «Буран»!
– заспешил Золотарев. За его спиной зашевелились, начали быстро подниматься люди. Рядом сразу оказался начальник штаба полка. Выхватив телефонную трубку, он уже доставал из планшета карту. На лице майора алела полоса от лямки противогазной сумки, на которой он дремал.
– «Буран» слушает!
– развернув карту, майор карандашом быстро делал пометки. Лейтенант Золотарев сразу понял: условные знаки ложились возле кирпичного завода. Значит, снова будем его атаковать…
…В то утро противник был выбит из заводских стен. В той решительной атаке успешно действовал и Золотарев. И все время, пока шел жаркий бой, и долго еще после него в душе лейтенанта звучали пушкинские строки…
ВОЛЯ К ЖИЗНИ
…склонилась надо мною
Страданья моего сестра.
И.Уткин
Мерки мирных дней не всегда подходят к тому, что случалось на войне. Именно тогда чаще всего проявлялось величие человеческого духа, все его могущество. На много делений выше становились пределы человеческих возможностей.
…Операционная сестра санитарного батальона нашей дивизии Вера Пастухова участвовала во многих операциях. И могла бы повторить слова армейского хирурга, который на вопрос Александра Довженко, открылась ли тому на войне некая сокровенная тайна человека среди человеческих страданий, ответил: «Человек на войне - это воля. Есть воля - есть человек»!
Во время сталинградских боев, в конце сорок второго года, санитарные палатки и землянки были переполнены ранеными. Они все прибывали и прибывали. В большой сортировочной палатке с покрытым изморозью пологом шла круглосуточная изнуряющая работа врачей, медсестер, санитаров. Здесь определяли, кому нужна срочная помощь, кто может подождать, пока спасают его товарища, а кому уже не поможет никакая операция.
…Молодой хирург Михаил Гусаков откинул полу шинели, что прикрывала лежавшего на носилках солдата.
Юное, почти детское лицо совсем бескровно, на губах разлилась синева. Приколотая к шинели карточка сообщала: тяжелое осколочное ранение в живот. Солдат лежал без сознания, пульс еле прощупывался. Гусаков скорбно махнул рукой. Однако приказал положить парня на операционный стол. Промыли раны, сделали противостолбнячный, обезболивающий уколы, все, что можно, удалили, зашили, заштопали.
Леню (так звали солдата) положили в угол палатки, занавешенный простынями, рядом с другими такими же тяжелоранеными, почти безнадежными. Жизнь паренька могла продлиться еще несколько часов, от силы - сутки. Вера Пастухова выбежала из наполненной парами эфира и запахами крови операционной глотнуть свежего воздуха. Подумала о пареньке. Не жилец… Сколько смертей перевидела, но эта будет особенно горькой. Очень уж молод солдат - почти еще и не жил…