Ратное поле
Шрифт:
После его откровенного признания мы больше не возвращались к прошлому Петра. Лишь однажды, накануне Курской битвы, не могу вспомнить по какому поводу, на досуге зашла речь о послевоенной жизни. До победы еще дожить надо, а в штабной землянке, слышу, сержант Иванов спрашивает майора Саченко, замполита:
– Поле войны, товарищ майор, наверное, снова будете писать статьи в газетах?
– Это точно, Петя. Буду рассказывать, какой кровью оплачена жизнь,- замполит отрывается от записей, протирает толстые стекла очков.
Я тоже оторвался от карты, развернутой на двух снарядных ящиках, служивших нам столом.
– А ты, Петро, чем займешься?
–
Ответил он сразу, как о чем-то заранее решенном:
– Пойду учиться в институт. Чтобы стать управляющим банком.
– Вот это замахнулся!
– не удержался замполит.- Банк - и не меньше? Может, бухгалтером?
– Может, и бухгалтером,- соглашается Иванов.- Но только чтобы при деньгах, при государственных. Теперь я буду народную копейку во как беречь,- сержант крепко сжимает кулак.- Сколько же надо отстроить сел и городов, дыр законопатить в народном хозяйстве!…
Мы с замполитом переглянулись: такие планы нас радовали.
В конце июля сорок третьего 229-й гвардейский стрелковый полк ночью форсировал Северский Донец и зацепился за противоположный берег. Сутками шли непрерывные бои. Мы выбивали противника из траншей, отражали его контратаки, отбивались гранатами, схватывались врукопашную. На моих глазах сержант Иванов уничтожил несколько гитлеровцев, а в опасные минуты по-прежнему оказывался впереди меня. Я уже давно понял тактику адъютанта: он прикрывал собой командира от случайной пули.
– Петро, не мешай командовать!
– добродушно покрикивал я.- Думаешь, не вижу?
И однажды он ответил, утирая с лица пот рукавом гимнастерки:
– Сильна рать воеводою, товарищ майор. Полк без командира, что туловище без головы.
– Ишь ты!
– удивился я такому изречению.
В тот день, когда гитлеровцы прорвались к нашему наблюдательному пункту, адъютант выбежал вперед, прикрыл меня и принял на себя автоматную очередь.
Я не смог даже проститься с Ивановым - вокруг кипел бой. Потом мы, отбив контратаку, продвинулись вперед. Появилась свободная минута. Я надеялся, что Иванов ранен, что его еще можно спасти и он снова возвратится ко мне. Но санитары сообщили: павших в этот день уже захоронили. Среди них был и мой первый адъютант сержант Петр Иванов.
ДОЧЬ КОМИССАРА КУТУЗОВА
Пусть молодость знает, какою ценою
Добились мы этой весны.
Е.Долматовский
Клавдию Кузьминичну Клокову вызвали в Херсонский горком комсомола. По телефону намекнули: повод торжественный - одному из лучших пропагандистов города будут вручать Почетную грамоту ЦК ЛКСМУ.
Вспомнила Клавдия Кузьминична: перед войной вот так же вызвали в райком, вручили комсомольскую путевку на строительство железной дороги в Казахстане. Как много воды утекло с той поры, как много пережито…
Получив грамоту из рук секретаря горкома, Клавдия Кузьминична смутилась. Очень уж дружно аплодировали ей, не ожидала. Когда зал умолк, тихо сказала:
– Некоторые считают, что пропагандистом надо родиться. Может, и так. Я стала пропагандистом еще на войне, в тяжелое для Родины время, под Сталинградом.
…В вагоне-теплушке тепла не было. Его выдували без остатка зимние ветры казахстанских степей. Воинский
По возрасту комиссар многим бойцам и командирам годился в отцы, но трудился с азартом, с шуткой-прибауткой, по-молодому. Вокруг него всегда и людей погуще, словно здесь снег легче бросать.
Когда эшелон тронулся после одной из таких вынужденных остановок, комиссар вскочил в вагон медсанбата. Отряхиваясь от снега, весело спросил: «Не прогонит медицина?»
– Сейчас - даже рады. А вот там,- женщина-врач махнула рукой на запад,- лучше к нам не попадайтесь.
– Уговор принят,- полусерьезно ответил гость.- Хотя меня уже штопали ваши золотые руки,- пошутил он.
Оказалось, не так уже случайно заскочил старший политрук к медикам. Вскоре у остывшей железной бочки-печки, тесно прижавшись друг к дружке, они слушали рассказ о последних новостях. Утешительного мало: враг под Москвой. Но в словах Евгения Семеновича Кутузова (Клава позже узнала имя, отчество и фамилию комиссара) звучала страстная вера в победу: она придет! Через жестокие бои, через раны и смерти, но победа будет за нами, враг будет разбит, уничтожен, изгнан с Советской земли!
– Нам в гражданскую было трудней,- говорил старший политрук.- Мы воевали за власть, при которой еще никто не жил. Сейчас мы уже четверть века живем при Советской власти. Народ полюбил ее, принял, как родную. И поэтому грудью встал на ее защиту…
Эшелон отстукивал километры, проскакивал полустанки. Но сейчас никто не считал их. Комиссар приковал к себе внимание пожилой женщины-врача, молоденьких медсестер и юных санитарок, вчерашних школьниц.
– Главное, девчата, не падать духом,- поднялся комиссар, когда поезд начал сдерживать бег.- Правильно сказал Верховный Главнокомандующий, что будет праздник и на нашей, советской, улице.
…Эшелон выгружался в прифронтовой полосе. С запада доносился гул не то бомбежки, не то артиллерийской канонады. Мерзлая земля часто вздрагивала. Полки 29-й стрелковой дивизии, получив районы сосредоточения, уходили в ночь. Вместе с медсанбатом двигалась ближе к фронту и медсестра Клокова.
Некоторое время Клава ничего не слышала о комиссаре Кутузове. Но вот попалась в руки дивизионная газета «Советский богатырь», в которой рассказывалось о подвигах бойцов, командиров, политработников в боях за Сталинград. Встретилась в ней и фамилия Кутузова. Он поднял бойцов в контратаку и отбил у врага важную высоту, а в другой раз отличился в ночном бою… Однажды комиссар Кутузов прибыл в медсанбат проведать раненых своей части. Тот короткий визит - шли тяжелые бои, и комиссар спешил возвратиться на передовую - оставил след в памяти раненых и медиков. Для каждого нашел он теплое слово, добрую шутку, дружеский совет. Клаву похвалил за внимание к раненым, просил почаще с ними беседовать.