Равная солнцу
Шрифт:
Когда слуга ушел, Баламани продолжал:
— А потому, что для многих из них это означает смерть. Ты же знаешь, в чем риск.
— То есть ты говоришь, что эти великие воины, у которых яйца чуть не до земли, а члены толщиной с палаточный кол, обычные трусы?
Мы хохотали так, что стены дрожали.
— Баламани, мне нужен твой совет. Как узнать о Хассан-беге побольше?
— Очень легко, — сказал Баламани, лукаво мерцая темными глазами. — Недавно Анвар посылал меня доставить документы шаху. Разве я не говорил тебе, что мне приказано было оставить их в доме Хассан-бега у врат Али-Капу?
— Не дразни меня, — ответил я. — Мне
Баламани ухмыльнулся, довольный победой.
— Тот дом очень хорошо скрыт, — объяснил он. — Снаружи он выглядит как старое здание какой-то управы. Встань во дворе лицом к Али-Капу и посмотри на город в сторону минарета Пятничной мечети. Иди прямиком к минарету и, когда подойдешь к дворцовой стене, отсчитай три двери справа. Увидишь старую ободранную дверь вроде тех, что ведут на половину слуг. На самом деле дверь открывается в огромный сад, на краю которого дом. За старой дверью всегда стража, так что не вздумай делать глупости.
Я восторженно засмеялся. Он все-таки был мастером.
Найти старую деревянную дверь было легко, куда труднее было наблюдать за ней так, чтобы не вызвать подозрений. На крыше покоев Пери я нашел место, откуда была видна часть внутреннего двора шахского дворца. Так как женщины из дома Пери пользовались крышей, чтоб развешивать белье, сушить травы и фрукты, я мог спрятаться под чадором. Сидя на маленькой подушке, брошенной на старый коврик, я лущил горох или перебирал рис на случай, если меня заметят снизу. Азар-хатун приходила и уходила с фруктами и травами и порой останавливалась, чтоб поддразнить меня дурным качеством моей работы.
— Посмотри! — говорила она, провеивая мой рис и находя маленькие камешки. — Ребенок сделает лучше.
Мне приходилось согласиться. Большую часть времени я следил за событиями возле дверей Хассана. Приходили торговцы, нагруженные товарами, их принимали слуги во дворе, но никто званием повыше даже не выходил. Бдение мое продолжалось пять тщетных дней, когда я решил оставаться на крыше и по ночам. Однажды ночью я задремал, но меня разбудил стук захлопнувшейся двери. Луна была яркая, и я различил во дворе несколько мужчин. Хассан был в простой белой рубахе и шароварах взамен своих обычных богатых шелков. Черная шапка, глубоко надвинутая, скрывала голову. Если бы не красивое лицо, без морщин от солнца и трудов, он сошел бы за обычного человека скромного состояния, вроде торговца из небольшой лавки на базаре. Странно было, что персона, столь близкая к шаху, одета так небрежно. Его спутник был посмуглее, черты его было трудно различить. Коричневая одежда без особых украшений, нижняя часть лица скрыта намотанной тканью. Но в движениях было что-то знакомое мне: разболтанная походка, по которой я заподозрил, что это был сам шах — только переодетый. Несколько человек, в которых я узнал телохранителей, сопровождали его.
Люди дошли до конца сада и внезапно исчезли из виду. Присев, я сдернул чадор, сбежал вниз и выскочил из дворца через врата Али-Капу. Добежал я как раз вовремя, чтоб увидеть, как они скрылись в одном из переулков, идущих к базару. Во имя Господа! У дома Хассана, видимо, тоже имелся тайный выход, который вел на Выгул шахских скакунов.
Я предположил, что они идут в питейный дом или в другое место наслаждений, но не посмел идти за ними из страха, что меня заметят. Лучше потом послать за ними Масуда Али, менее приметного, чем я, и способного притвориться, что бежит
Мы вдвоем просидели несколько вечеров на крыше, за которые его сопротивление сну и желание исполнить работу не хуже взрослого заставили мое сердце трепетать от гордости. Долгие часы мы проводили, рассказывая друг другу истории и играя в нарды, и я научил его нескольким новым способам игры, чтоб он мог испробовать их на других рассыльных.
Однажды мы оба бодрствовали, и он принялся показывать приемы, выученные в Доме силы, — как отбивать удары руками. Все еще прикрытый чадором, я заносил руку, словно целясь ударить, а он отбивал ее и наносил свой удар. Силы не хватало, но он был очень быстр. Раз он достал меня ударом в грудь, который я даже не заметил.
Мы так увлеклись, что я не увидел, когда во дворе Хассана появились люди, но Масуд Али различил в темноте их движения. Крадучись, они прошли к тайному ходу. Масуд Али вскочил и помчался следом, запасшись отговоркой на случай встречи. Я следил за ним, пока не перестал видеть, но в моем сердце поселился страх.
Несмотря на поздний час, я поспешил к Пери, на которой была чудесная домашняя одежда из бледно-желтого полотна и длинный халат абрикосового шелка. Она сидела на подушке, а Марьям расчесывала ее густые черные волосы, ниспадавшие до пояса. Должно быть, Марьям недавно втерла в эти волосы хну, потому что они блестели в свете лампы, как темный виноград, налитый соком.
— Глубоко сожалею, что побеспокоил вас, досточтимая повелительница, — сказал я, — но у меня есть сообщение только для вашего слуха.
Марьям не перестала расчесывать ее. Пери сказала:
— Душа моя, ради своей сохранности оставь нас…
И лишь тогда Марьям встала и с обиженным лицом покинула комнату.
Я вообразил, как она вернется, чтоб расчесывать длинные черные волосы Пери, пока те не заблестят, а затем они разденутся и в темноте прильнут друг к дружке. Пытался отвлечься от мысленного зрелища сильного, упругого тела царевны и нежных персиковых изгибов ее светловолосой подруги. Мне все больше не хватало Хадидже. Кроме наслаждения, которое мне давало ее тело, я тосковал по самому обычному ощущению ласки, переполнявшему меня, когда ее спина прижималась к моей груди, по теплу, рождавшемуся в тесном пространстве меж наших тел.
— Что там? — нетерпеливо спросила Пери.
— Мои караулы помогли узнать, что ночами переодетый шах отправляется искать удовольствий в базарных кварталах, — сказал я. — Масуд Али выяснил, что он покупает халву у одного и того же продавца сластей каждый раз, как выходит.
Мы обсудили возможность подменить торговца нашим человеком, но решили, что это будет слишком подозрительно. Затем обдумали, как приправить шахский опиум до того, как из него скатают шарики. Но и это казалось чрезмерно опасным.
— А о каких еще привычках рассказывали его женщины? — спросил я.
— Почти ни о каких. Махасти не говорит ни о чем, кроме как о ребенке в животе. Куденет лишь пятнадцать, но она вовсе не глупа. Я нашептываю ей, что пытаюсь обелить себя в глазах ее мужа, и настаиваю, что если она узнает меня ближе, то поймет, что я невиновна. Похоже, она думает, что вот-вот ужалю ее своим змеиным жалом…
В комнату без приглашения вошла Марьям.
— Пора спать, — объявила она. Откинув бархатный покров на кровати, открыла расшитые шелковые подушки и оглянулась на меня. — Повелительница устала, — намекнула она.