Равная солнцу
Шрифт:
— Да.
— Хвала Богу, ты выжил.
На ее лице не было ни отвращения, ни ужаса, чего я боялся, и глаз она не отводила. Я вздохнул:
— Когда ты вернулась в Казвин?
— Около года назад, — ответила она. — Я так хорошо заработала в Мешхеде, что смогла съездить в Мекку. Там я и дала обет, что как только наберу достаточно денег, то брошу нынешнее занятие. Одного из моих клиентов в Мешхеде я попросила замолвить обо мне слово здешним придворным.
— Так тебя можно звать хаджи Фереште, — заметил я. — Хвала Богу, что ты совершила
— Он меня полностью изменил, — сказала она. — Бог милосерден, Он омыл меня своей благодатью. Конечно, я все еще отверженная — мои сестры отказываются видеть меня или принимать от меня подарки, — но временами я могу для них кое-что сделать.
— Можешь и для меня.
— Взаправду? А почему ты пришел?
Ее мягкое любопытство разбудило во мне желание рассказать все. Я напомнил ей о моем юношеском отчаянии, о моих мечтах и моем пути с тех пор, как мы виделись в последний раз. Я говорил, и что-то тяжкое и огромное покидало мою грудь.
Тогда я думал, что это мой единственный путь. Но теперь, когда я старше, мне кажется — нечто глубоко во мне заставило меня принести себя в жертву за моего отца, так же как он отдал свою жизнь за нас.
Никогда прежде я не изливал это чувство, даже себе самому. Как прекрасно было признать правду после стольких лет сокрытия!
Взгляд Фереште был полон любви.
— Я не удивлена. Ты был так юн и так страстен во всем! Как ты ел, как занимался любовью — словно твое сердце познает это впервые. Признаюсь, я часто думала о тебе.
Я не ожидал, что она скажет это, и ее слова согрели меня.
— А я — о тебе, — признался я, и во мне ожила память о том, как мы насыщались друг другом в ночной тьме. Ее кожа светилась, подобно лучшей бумаге, рядом с чернотой ее волос. После игр любви она вжималась в меня, словно улитка, сворачивающаяся в своей раковинке.
— Ты изменился, став евнухом?
Я подумал.
— Никто не знает путей и мужчин и женщин так, как я, — разве что еще ты.
Она улыбнулась.
— Но и это не все. Если бы я стал знатным вельможей, как хотел, я бы сторонился тех, кого полюбил.
— А ты кого-то любишь?
— Африканка-рабыня стала моей подругой, — ответил я, стараясь унять сердце. — Если бы я остался придворным высокого чина, то вряд ли проводил бы с нею больше времени.
— Рада слышать, что ты нашел любовь, несмотря на такую перемену.
Я взглянул на нее. Это была прежняя Фереште, но более спелой красоты. Тонкие морщинки легли вокруг ее рта, но теперь она была зрелой женщиной, и ее прелесть обволакивала меня, как сладостно благоухающее облако.
— А что у тебя? Может, лучше было остаться в доме мачехи?
Она печально улыбнулась:
— Я вышла бы за первого, кто предложил, все равно, что я об этом бы думала. Сомневаюсь, что была бы счастлива.
— А сейчас ты счастлива?
— Более или менее.
— И ты нашла любовь?
— Нет, — ответила она. — Какой мужчина захочет взять в жены проститутку?
Надежда, охватившая меня, была огромна, я не смел даже заговорить. Что, если милостью Божией Фереште уехала в Мешхед, потому что была беременна моим ребенком? Маленькая девочка с чудесными темными глазами Джалиле ворвалась в мои мысли. Безмолвно я просил Бога, предлагая Ему любую жертву, какую Он пожелает.
— Сколько ей?
— Шесть.
Я вздохнул: слишком маленькая, чтоб быть моей.
— Какой чудный возраст!
Слуга просунул голову в дверь и известил о появлении другого посетителя.
— Друг мой, я хотела бы еще побыть с тобой, но ради моей дочери я должна вернуться к своему занятию. Может быть, ты придешь снова?
— Непременно, — сказал я, — но позволь мне сказать, почему я здесь. Меня прислала Султанам. Ты наверняка слышала о нынешних сложностях во дворце.
— Я слышу о них все время. Я уже получила от нее письмо с просьбой помочь тебе, но она назвала тебя Джавахир.
— Это мое дворцовое имя. Скажи, ты знаешь Хассан-бега?
Понимающая улыбка заиграла на ее губах.
— Хассан-бег славный, но не храбрый. Он дрожит от страха, что будет убит, когда надоест шаху.
— А он не хочет перемены положения?
— Нет, он верен. Однако женщин тоже любит.
Я подумал, как сложно узнать подлинное лицо мужчины, если не знаешь, как он выглядит в разных местах.
— Что он говорит о шахе?
Она помедлила.
— Очень мало. Если он буянит, чаще всего говорит одну вещь — ужасно невежливую.
— Какую именно?
— Что шах жиреет, как свинья, а наружу ничего не выходит.
Я фыркнул. Такая откровенная, острая на язык Фереште мне и помнилась.
— Полагаешь, это может человека разозлить вплоть до убийства?
Она засмеялась:
— Без сомнения.
— И как шах лечится?
Насторожившись, Фереште глянула на меня. Я и не хотел, чтоб она вела себя иначе. Нет ничего опаснее беспечного осведомителя.
— Зачем тебе это знать?
— Султанам просила меня выяснять о сыне все, что можно. Можешь проверить у нее, если не доверяешь мне.
— Обязательно.
— Ты сможешь расспросить Хассана о шахе?
— Наверное. — По глазам я видел, что она подумает об этом.
— Я буду благодарен тебе за любую помощь, Фереште. У тебя небесное имя, но ты и земной ангел.
— Глаза у тебя по-прежнему добрые, но рот стал хитрым. Хвала Господу! Несмотря на все перенесенное, ты изменился к лучшему.
Неудивительно, что Хассан-бег появлялся так часто! Фереште умела заставить мужчину чувствовать себя в нежных объятьях, даже не прикасаясь к нему. Уходя, я вспоминал, какой бархатистой когда-то была ее кожа под моими пальцами и как ее глаза, словно темные колодцы, отражали в себе мои страдания. А теперь ее глаза, как и мои, были настороженными.