Равная солнцу
Шрифт:
Она отвела взгляд, и сердечная боль заставила меня спросить ее:
— Хадидже… как ты думаешь… если ты когда-нибудь освободишься, можем мы снова…
Отложив мешалку, она плотно сжала губы. Глаза ее смотрели в пол.
— Я хочу детей, — сказала она тихо, — и, кроме того…
Беспомощным жестом она воздела руки к небу. Я смотрел на нее и понимал, что она хочет сказать. Теперь, когда она узнала, что это такое, она предпочитала полностью снаряженного мужа.
Она улыбнулась еще печальнее:
— Прости меня.
— Ты всегда в моем сердце, — ответил я, чувствуя, как
— Джавахир… — проговорила она, и я увидел, как жалость туманит ее взгляд. Этого я уже не мог перенести.
— Я должен идти.
В дверях кухни я столкнулся с Насрин-хатун, возвращавшейся с моим кофе. Поблагодарив ее, сказал, что у меня неотложные дела. Мой поспешный уход явно вызвал у нее подозрения.
Мне и вправду следовало сообщить узнанное царевне, но никакого настроения заниматься дворцовыми делами не было. Я послал записку, что болен, вернулся к себе и пролежал всю ночь без сна, глядя, как индиго ночного неба становится пеплом. На рассвете слабое, бесполезное солнце так и не смогло озарить мутное небо.
Хадидже прислала мне восьмиугольную коробочку, выложенную крошечными кусочками позолоченной слоновой кости, узором из мерцающих золотых звездочек на переливающемся белом дереве. Коробочка была запечатана красным воском с оттиском печати Хассана. Приподняв крышку, я обнаружил единственную пилюлю в особом углублении.
Пилюля была лимонно-желтым шариком величиной с последнюю фалангу моего большого пальца. Размер подсказывал, что она предназначена для разжевывания, а не для глотания. У нее не хватало кусочка, и были видны следы зубов. Я представил, как Хадидже жалуется шаху на боли в животе, чтоб заполучить ее, а потом ей пришлось и съесть немного. Лекарство я укрыл в складке одежды.
Вечером Пери вызвала меня показать пилюли от несварения, полученные из аптеки. Их прислали в простой деревянной коробочке с печатью аптекаря. Пери открыла ее, а я тронул одну пальцем. Она была липкая.
— Посыльный сказал аптекарю, что мне нужно такое же хорошее лекарство, какое он делает для шаха. Тот поклялся, что нынче утром использовал именно такой рецепт.
Я задумался над правдивостью этого:
— Каковы они на вкус?
— Мятные. Хочешь попробовать?
— Нет, благодарю.
— Возьми их и отдай переделать умельцу, который не предаст нас.
— Минуту, — сказал я, понимая, насколько важна осторожность. — Я тоже раздобыл одну. Давайте сравним их.
— У кого?
— Самый надежный источник.
Я развернул полученную пилюлю. Она была крупнее этих, даже при недостающем куске, и более яркого шафранового цвета. Хотя от нее и припахивало мятой, но аромат корицы был куда сильнее.
— Взгляните на это!
— А ты уверен, что это из личных запасов шаха?
— Полностью. К тому же у меня есть и коробочка. Она куда более тонкой работы, чем та, которую прислали вам.
— Кто тебе дал ее?
— Я полагаю, лучше не говорить — для общей безопасности.
— Мне хватит намека.
— Ну хорошо. Это одна из его женщин.
— Которой ты доверяешь?
— Даже мою жизнь.
— Джавахир, ты стоишь своего веса в золоте.
Если
— Под каким предлогом ты посещаешь ее?
— Я просил о помощи для Рудабех и других женщин, взывавших к вашей щедрости.
— Тогда отлично. Сможешь ли ты найти кого-то, чтоб воспроизвел пилюли и не предал нас?
— Я постараюсь.
Но это было нелегко. Мне нужен был человек искусный в приготовлении ядов, но уязвимый настолько, чтобы побояться предать.
Я не мог использовать никого, кто был хоть чуточку близок к шаху, поэтому думал о тех, кто противостоял ему или перенес обиду. Большая семья Колафы могла пригодиться, но среди его родственников не было ни врача, ни аптекаря. Я не собирался искать кого попало в закоулках базара, кто мог бы продать меня за награду. Наконец я припомнил Амин-хана Халаки, врача в ярко-синем халате, которого я выследил, когда он прятался в гареме во время попытки Хайдара захватить трон. Я знал, что он спасся, потому что через несколько недель встретил его на базаре. С такими компрометирующими сведениями будет легко заручиться его помощью.
Семья Халаки владела домом у реки. Слуга, отворивший мне, не хотел меня впускать, но потом рассмотрел, как роскошно я одет, и понял, что я из дворца. Он попытался отговариваться, что его хозяина нет дома, но я распахнул дверь и ступил внутрь, сказав ему, что лекаря лучше разбудить. Оробев, слуга убежал, быстро вернулся и проводил меня в гостиную с цветистыми извинениями.
У Амин-хана были кустистые седые брови, за которыми прятались глаза. На нем был темно-серый халат, который словно подчеркивал желание стать невидимкой. При виде меня он стиснул зубы:
— Так это ты.
— Похоже, ты меня ждал.
— Конечно. Знал, что ты потребуешь ответной услуги, — язвительно отозвался он.
— Ну вот и я.
— Что ж, входи. Я тут кое-чем был занят. Иди за мной.
Мы оказались в большой комнате, где хранились принадлежности его ремесла. Ниши были заставлены глиняными сосудами с травами, врачебными книгами, от бессмертных канонов Авиценны до пересказов трудов древних греков. Помещение пропахло тысячью трав, у стен лежали охапки чего-то бурого и зеленого, чьи горькие ароматы щекотали ноздри. Я чихнул несколько раз, пока мы шли во внутренний двор, где на огромном мангале с пылавшим древесным углем кипел маленький металлический котел с ярко-желтым варевом. В другом котле настаивались какие-то бледные корни. Амин-хан помешал желтую жидкость.
— Что ты делаешь?
— У меня особая работа! — почти что огрызнулся он.
— Отрадно слышать, — похвалил я, — потому что именно это мне и нужно.
— Изложи свое дело.
— Я уверен, ты сможешь мне помочь, — сказал я. — Знаю, что ты будешь держать обещание, которое дал мне там, где я тебя тогда нашел, и сохранишь секрет. Без сомнения, тебе известно, что Исмаил не слишком любит тех, кого подозревает в скверных делах.
— Я лечил его отца. Это и есть скверное дело?
— Нет, если не считать того, что мазь для удаления волос оказалась отравленной.