Равная солнцу
Шрифт:
Несколько дней спустя я получил короткое зашифрованное письмо от Фереште, написанное, скорее всего, писцом, потому что в те годы, когда я ее знал, она не умела ни читать, ни писать. Там говорилось:
Помнишь тот случай, о котором я упоминала? Друг сказал мне, что лекарство — специально приготовленные пищеварительные пилюли. Ты не мог бы помочь мне достать немного для моей матушки? С Божьей помощью они сильно бы облегчили ее страдания.
Когда я рассказал об этом царевне, она была взволнована новостью — впервые с того
— Теперь я понимаю. А ты?
— Должно быть, пилюли имеют слабительное действие.
— Верно, и все же там что-то еще. Опиум чего только не вытворяет с кишками. Если шах взаправду пристрастился, у него, скорее всего, многодневные запоры.
Лицо Пери внезапно озарилось.
— Я только что вспомнила один из стихов Саади!
Желудок есть всегда столица тела: Она прекрасна, очищаясь то и дело. Когда же заперты ее врата засовом, То даже гордый дух в отчаяньи суровом. Но, настежь их открыв и не сумев закрыть, О жизни можешь вскоре позабыть.— Как искренне! Никогда не слышал ничего подобного, — сказал я.
— Саади не медлил написать о чем угодно, даже о кишках.
— Какое буйное воображение — газу не занимать.
Она рассмеялась:
— Но как нам добраться до шахских пилюль?
Аптекарь во втором дворцовом переходе изготавливал все лекарства, нужные обитателям дворца. Евнухи доставляли заказы в женскую половину и в покои шаха.
— Хороший вопрос. Уверен, что его лекарства проходят особую проверку на безопасность.
— Притворюсь, что у меня неладно с желудком, и закажу такие же лекарства от несварения — посмотреть, как они выглядят. Между тем постараюсь выяснить, кто их доставляет ему.
Следующим вечером я снова отправился повидать Хадидже. На базаре я купил сластей и направился в ее покои, заявив, что это подарок от Пери. Предлог был очень слабый, но я ничего не мог с собой поделать.
Меня проводили внутрь, и я нашел Хадидже на кухне, где она временами возилась. Пурпурное хлопковое платье и лимонные шаровары, длинные волосы забраны в пучок на затылке. Бледно-желтый платок скрывал его почти целиком, лишь несколько завитков спускались на шею сзади. Ее темные губы выглядели до невозможного аппетитно. Насрин-хатун очищала бугристую айву, умело срезая тонкую кожуру. Котел, полный айвы, кипел оранжевой пеной в очаге рядом с нею, толченый мускатный орех и кардамон стояли наготове в ступках, и нарезанный лимон, и сахар, и розовая вода.
— Добрый вечер, — сказал я Хадидже, стоявшей у печи и помешивавшей в котле. — Я принес вам сласти в подарок от моей повелительницы, с благодарностью за вашу помощь в том благотворительном деле, что мы обсуждали в прошлый раз.
Брови Насрин-хатун приподнялись.
— Мне всегда приятно помочь, — ответила Хадидже. — Насрин-хатун, пожалуйста, кофе нашему гостю.
—
— Нет. Принеси с главной кухни. Так будет быстрее.
Губы Насрин-хатун кривились, когда она уходила.
— Ну как ты тут? — нежно шепнул я.
Она вздохнула:
— Когда шах касается меня, мой желудок сводит от отвращения.
Как мне хотелось спасти ее от него!
— Похоже, явилась одна возможность.
— Какая?
— Пилюли от несварения.
Хадидже перестала чистить айву.
— Верно. Он принимал их в последний приход сюда.
— Правда? А как они выглядели?
— Величиной с виноградину, похоже, что сделаны из меда и трав.
— Кто их доставил?
— Он велел слуге принести.
— Как он мог знать, безопасно ли средство?
— Коробочка была опечатана.
— Чьей печатью?
— Хассана.
Я не удивился. Ближайший спутник шаха обычно заботится и о тех вещах, которые у шаха всегда должны быть под рукой, — лекарства, платки и прочее.
— Как лекарство попадает к Хассану?
— Не знаю. Скорее всего, посыльный приносит пилюли из аптеки, а Хассан пробует их, прежде чем опечатать.
— Можешь раздобыть для меня одну пилюлю?
— Попытаюсь.
Варенье тихо побулькивало. Она помешала его, затем попробовала и добавила сахара и розовой воды. Цветочный запах наполнил воздух, напомнив мне первый раз, когда мы поцеловались. Когда мать Махмуда страдала от желудочной болезни, в конце концов убившей ее, мне приходилось заказывать Хадидже легкую еду, которую больная могла переварить, вроде рисовой каши. Однажды, когда мы уже начали интересоваться друг другом, Хадидже угостила меня пахлавой, благоухавшей розовой водой, и заставила меня есть из ее пальцев. Я облизнул их, а потом…
— Джавахир, пожалуйста…
Руки мои дрожали.
— Он по-прежнему говорит о врагах? Вскакивает по ночам и хватается за оружие?
— Пока нет. Но это не значит, что он не нанесет удар снова.
Лучше бы мы ударили первыми.
— Как насчет варенья? — спросила она, глядя в булькающий котел. — Хочешь, я добавлю туда одно средство?
Я был потрясен:
— Где ты возьмешь такое средство?
— Знаю кое-кого.
— Не смей даже думать об этом, — прервал я, гневаясь на себя, породившего такую мысль в ее уме. — Умрет шахский отведыватель, и тебя тут же казнят. Что бы ни случилось, не делай ничего — пожалуйста, ради меня.
Она вздохнула:
— Хотела бы я тебе помочь…
— Ты помогла мне больше, чем думаешь. Просто повидать тебя — для меня счастье. Сбереги себя ради своих будущих детей.
Хадидже грустно улыбнулась:
— Иншалла…
Она зачерпнула ложку варенья и подула на нее. Когда оно остыло, Хадидже предложила мне попробовать. Я взял чуточку на язык и подержал во рту, чувствуя, как сладость наполняет его. Наши глаза встретились, и я припомнил сладость ее языка.
— Несравненно! — сказал я. — Мне лучше уйти, прежде чем я оскверню приличия и уложу тебя прямо здесь.