Разбитые надежды
Шрифт:
– Клара, идиотка! Идиотка! Что ты сделала с моим фирменным соусом? Он на вкус, как козлиное дерьмо – жри это сама, но в зал не смей выносить!
Роберт Смит яростно стукнул после этого по сервировочному столу, рядом с которым стояла худенькая черноволосая девушка. Клара почти подпрыгнула от страха, её лицо покраснело от подступающих слёз, и она опустила голову, чтобы шеф этого не увидел. Девушка была одним из лучших поваров кухни Смита, она была очень красивая и обаятельная, за что всегда получала дополнительную взбучку, потому что не всякий человек способен простить женщине красоту.
– Я всё исправлю, – сдавленно шепнула Клара сквозь слёзы.
– У тебя десять минут! Знаю, соус варится
Когда мистер Смит отошёл, чтобы встряхнуть администратора, к Кларе подлетел Клаус. Почти изящно поставив на стол блюдо, он обнял коллегу и стал тихонько гладить по плечу.
– Ну, тише-тише, всё хорошо, ты же знаешь, он через минуту об этом забудет, а ты только изведёшь себя и не сможешь дальше работать.
– Чтоб он сдох! Ненавижу здесь всё! – всхлипывала девушка.
– Эй-эй… Что нужно делать? Скажи мне, что нужно нарезать: я быстренько тебе помогу и побегу дальше, – Ник утешающее и забавно улыбнулся коллеге.
Наскоро порезав варёную морковь и болгарский перец, Клаус по-дружески потрепал Клару по плечу и побежал в зал. Он почти не разбирал лиц, всем на автомате учтиво и радушно улыбался, расспрашивал о качестве и вкусе блюд, рассказывал, что у них сегодня также предстоит концерт живой музыки. Перед глазами парня плыли уставшие люди, разносившие вместе с ним еду, разбиравшие проблемы, кричащий шеф. «И их таких тысячи и миллионы: они все устали, они хотят кричать, но не смеют, поскольку жизнь сковала их столь крепко, что они не могут даже дышать. И я один из них – я так хочу кричать!» – думал Никлаус всякий раз, когда выходил в зал, сопровождаемый проклятиями мистера Смита, снова и снова. Он думал об этом уже поздно ночью, во время закрытия, сидя в подсобном помещении и, вертя между пальцев лакированную авторучку.
Он не спал всю ночь и весь свой следующий выходной – он писал.
***
Следующие три дня Клаус был рассеян, жил в своих мыслях и плохо слушал окружающих: он летел домой, чтобы всем своим существом погрузиться в новую главу, в чью-то новую созданную им жизнь и не желал, чтоб его отвлекали. Один Стефан его понял: увидев друга после долгого перерыва в его странном состоянии, он подсознательно решил, что надо бы его ненадолго оставить в покое, Никлаус обязательно вернётся.
Молодой человек был весь охвачен эйфорией творческого процесса, наслаждаясь им, как свежим воздухом, без которого он так долго задыхался в своём ресторане. Клаус долго не раздумывал. Через две недели кропотливого труда, он отправился в литературное издательство «Slate», главой которого сейчас являлся сын покойного мистера Слэйта, отдавшего собственную фамилию в качестве названия своему детищу. Майклсон весь дрожал от страха, переступая порог здания, понимая, что здесь сейчас решается его судьба. В холле было много народа, в основном молодые парни с одухотворёнными лицами. Клаус просидел там около двух часов, выжидая «аудиенции» Грегори Слэйта.
Войдя в просторный и светлый кабинет из душного холла Никлаус облегчёно выдохнул и осторожно приблизился к столу мистера Слэйта, разговаривающего по телефону и даже не бросившего взгляд на вошедшего.
– Да-да, меня всё устраивает! Подробности презентации вашего романа обсудим послезавтра, за ужином, – он сангвинически взмахнул рукой.
– Добрый день, меня зовут Никлаус Майклсон…
– Тшш! – он нервно приложил указательный палец к губам, – оставьте, пожалуйста, на столе свою работу и листочек с данными, я с вами свяжусь через четыре дня, – сухо бросил Слэйт.
В растерянности и разочаровании Клаус написал свои данные на листе, отложил
Когда мучительные четыре дня истекли, Клаус стоял на пороге кабинета Грегори Слэйта с насмешливой отчаянной улыбкой на губах и желанием услышать все что угодно, кроме того, что его труды – плод бездарности. Кроме Слэйта в комнате находился ещё один человек, которого Клаус успел коротко, но пристально рассмотреть: мужчина в дорогом костюме сидел, небрежно развалившись на кожаном диване, подпирал кистью руки свою черноволосую голову и хищно скалился. На его молодом сухощавом лице отчётливо были вырисованы несколько глубоких морщин, а в змеиных зелёных глазах плясали усмешливые искорки, выдавая в сидящем скептика и обладателя наблюдательного, острого ума.
– Вы Никлаус Майклсон? – нетерпеливо крикнул Грегори вошедшему, словно поджидал его здесь.
«Он ждал меня. Меня!» – радостно ликовал про себя Клаус и утвердительно кивнул мистеру Слэйту.
– Садитесь, юноша, – он сделал пригласительный жест и кивнул. – Ну-с, расскажите немного о себе: где родились, давно ли пишете, кем сейчас работаете – прошу.
– Я родился не в Нью-Йорке, в маленьком городке, название которого вам всё равно ни о чём не скажет, – он задумчиво улыбнулся. – Пишу я с детства, с младших классов, но я писал чаще всякие юмористические зарисовки для одноклассников, пока один человек не сказал мне, что я должен делать что-то большее… Сейчас я работаю официантом в ресторане «У Смита».
– Рад знакомству, – коротко ответил он, желая скорее перейти к делу. – Скажу сразу, что я впечатлён: я читал нечто подобное всего несколько раз, но это было в других формах и приёмах, а у вас – это открытый порыв, это откровение…
«Откровение», – повторил про себя Никлаус. Он вспомнил своего обожаемого мистера Оливера, с перемазанными мелом карманами и добрыми глазами – он особенно подчеркнул тогда это слово в своей оценке рассказа Ника о Кэролайн.
– Я, знаете, словно посмотрел в своём воображении нечто похожее на некоммерческое кино с особым смыслом, выраженном в простых вещах. Не понимаю, как мог юноша 19 лет нарисовать столько психологических портретов, раскрывая их внешнюю сторону и ту, которую часто скрывают от посторонних, – Слэйт выдохнул и пытливо посмотрел на своего собеседника, – а почему вы назвали свою работу «Пожар»? Я догадываюсь – это лежит на поверхности – но хочу услышать от вас.
– Полагаю тогда, что не скажу вам ничего нового: здесь пожар – это тот, что горит в душе людей, когда они внешне спокойны и не выдают своих истинных чувств и эмоций. Есть тот, который может гореть в какой-то определённый момент, а есть тот, который люди скрывают в себе постоянно, всю жизнь, – окончив мысль, Клаус смущённо посмотрел в пол.
Он чувствовал, как со дна его души поднимается долгожданная радость победы, Никлаус торжественно вздохнул и на секунду перевёл глаза в сторону кожаного дивана. На лице того загадочного человека в костюме выразилось что-то вроде одобрения и предвкушения, он положительно ухмыльнулся (если ухмылку, конечно, вообще можно назвать положительной, но в его случае это выглядело именно так) и причудливо изогнул бровь. Клаус вновь обернулся к господину Слэйту и с надеждой посмотрел на него.