Разбитый шар
Шрифт:
Покер она любила и любви этой не изменяла. Играла она сдержанно, без слов и жестов, в покер без прикупа или с обменом — классический покер без джокеров. Обычно выигрывала пару долларов. Она распугала почти всех школьных друзей Арта, которым нравилась безалаберная, нерасчетливая игра с шуточками и прибауточками. Как-то раз она дала пощечину Ферду Хайнке, сбив с него очки, за то, что он в шутку открыл карту при раздаче.
— С тобой боятся в карты играть, — сказал он. — Ты чересчур всерьез к этому подходишь.
— Что значит
— Когда это уже не игра.
— А покер — это и не игра, — сказала она. — Как ты думаешь, что это такое? Это тебе не червы какие-нибудь. В этом твоя беда — ты не можешь отличить важное от второстепенного. Вот ты идешь ерундой какой-то заниматься, а сам не знаешь, играешь ты или нет — в революцию, фашистов или что там еще у вас с этой машиной связано. Но ты при этом думаешь, что ты на самом деле революционер, что это не игра. Так кто же ты? Ни то ни се. А наша ситуация: я, квартира эта, ты сам? Это ведь тоже не игра. Вот ты собрался туда, дурака с ними валять, и вряд ли вернешься, во всяком случае, задержишься точно, значит, получишь у меня.
Она посмотрела на него своим пристальным, пронзительным взглядом, который так пугал людей: никто не мог его выдержать. Вот возьмет и разнесет эту квартиру со всей ее обстановкой, уничтожит ее. И при этом слова не вымолвит — сделает свое дело, и все. Потом несколько недель не будет разговаривать с ним: будет ходить на работу, готовить, покупать все, что нужно, убираться — и все это молча.
В ней всех повергало в трепет то, что она никогда не шутила. Все говорилось ею всерьез. Она не угрожала. Она пророчествовала.
Он обнял ее и поцеловал. Лицо Рейчел застыло, тонкие губы совсем сжались. Он поцеловал ее в щеку и почувствовал жесткую косточку сразу под кожей.
— Какая ты строгая, — сказал Арт.
— Просто хочу, чтоб ты знал, — наконец улыбнулась она.
— А что мне остается? Я должен идти.
— Ты не должен.
— Меня ждут, — беспомощно сказал он.
— Ты ничего не должен. Никто не имеет права заставлять тебя. Все, что они говорят, — это просто куча слов. Гриммельман ничем не лучше других. Он как бы знак. Ты всегда делаешь то, что предписывают знаки? Прочел что-нибудь, и сразу так и поступил? Ты веришь в то, что написано на стене или на бумажке, которую тебе прислали по почте? Ты же знаешь, это всего лишь слова. Просто болтовня.
— Иногда я слушаюсь других, — сказал он.
— Никогда не слушайся других.
— Вообще никого?
Она была так сурова, что ему стало не по себе.
— Помнишь всю ту муть, которой учили нас в школе, все это фуфло? Хоть бы что-нибудь было во всем этом!
Выверенным движением она подцепила нитку, свисавшую с его рубашки, накрутила на длинный палец, оторвала и бросила в пепельницу на каминной полке.
Он положил руки ей на плечи. Сквозь ткань ее блузки он почувствовал, что она здесь, с ним, совсем рядом.
— Хорошо бы куда-нибудь
— Там работу трудно найти, — заметил он.
— Магазинчик можно было бы открыть, — сказала Рейчел. — Пекарню, например. Людям всегда что-то нужно.
— Я не пекарь.
— Ну, газету могли бы выпускать.
Он снова поцеловал ее, приподнял и прижал к себе. Потом посадил на подлокотник дивана.
— Попроси Нэта, — сказала она, — пусть даст нам машину — у него их много, и мы бы съездили. Скажи ему, что нам нужна новая, чтобы мы могли продать ее, когда туда приедем.
— Ты серьезно?
А она и не могла иначе.
— Но не сейчас, — сказала она. — Давай подождем, пока малыш родится. А потом можно поехать. Через пару лет, когда денег поднакопим. Ты как раз закончишь свое ученичество.
— Ты правда хочешь уехать отсюда? — удивился Арт — она ведь родилась и выросла здесь.
— Можно было бы даже в Канаду поехать. Я думала об этом. В какой-нибудь городок, где много снега и ловят зверьков капканами.
— Тебе там не понравится, — сказал он.
И тут же подумал: кто знает, может быть, как раз понравится.
«Хорьх» стоял в гараже из листового металла в равнинном промышленном районе города. Гриммельман, в своей черной шерстяной шинели, ботинках десантника и армейской рубашке, отпер висячий замок и распахнул двери.
В гараже было сыро, на цементный пол пролилось масло. В стороне стоял верстак. Джо Мантила включил свет. Арт Эмманьюэл закрыл двери.
— Чужих тут не было. Никто до него не добрался, — сказал Ферд.
«Хорьх» был весь во вмятинах, полученных во время стычек, но все еще выглядел внушительно. Весил он почти шесть тысяч фунтов. Его привезли из Латинской Америки, а собран он был в 1937 году концерном «Ауто-Унион». Вермахт и СС использовали в свое время эту спортивную модель с откидным верхом на пять пассажиров как штабной автомобиль. Гриммельман никому не рассказывал, где и как он его достал и сколько заплатил. Покрашенный в смоляной цвет, с системой дистанционного управления, «Хорьх» был единственной в своем роде машиной.
Арт сел за руль и запустил двигатель. Грохот, раздавшийся в запертом помещении, оглушил их, заклубились выхлопные газы, тошнотворно запахло бензином.
— Барахлит немного, — сказал Ферд Хайнке.
Подняв капот, Арт принялся торопливо регулировать горючую смесь.
— С чего это ты решил сегодня выкатиться? — спросил он у Гриммельмана.
Никогда еще не видел он Гриммельмана таким встревоженным и взбудораженным.
— Время настало, пора, — провозгласил Гриммельман, выписывая круги по гаражу с заложенными за спину руками.