Разбойник Кудеяр
Шрифт:
Загыгыкал совет, на том гоготе и иссяк.
По дороге слухи катятся, как ветер по ржи, как волны на реке. Быстра ямская гоньба, а слух все равно впереди. Седок на коне, слух на тройке. Седок на тройке, слух цугом.
В то утро в кабачке о хлебе говорили. По весне, мол, хлебушек вздорожает. Да и как не вздорожать — война. Про войну говорили, про Кудеяра. Разбойник, мол, до того разошелся, самого хана крымского ограбил.
Кудеяр послушал-послушал байки да и
— Брехня! До Бахчисарая далеко.
— Далеко-то далеко! — возразили. — А что делать? В России денег кот наплакал, а Кудеяру, чтоб оделить всех бедняков, сколько нужно серебра-то!
— Сказывай сказки! — крикнул только что прибывший ямщик. — Защитника нашли! Через Покровское, имение Собакина, ехал нынче — плач стоит в Покровском. Третьего дня нагрянул Кудеяр, забрал всю скотину и был таков.
— Врешь! — Кудеяр вскочил.
— Чего мне врать-то. Сам видел. Да вон седока моего спроси, он монах, зря уста враками сквернить не будет.
— Истинно, — сказал черный, не русского вида монах.
Кабацкий народ, поглазев на монаха, принялся обгладывать, как собака кость, самую свежую сплетню.
— В монастырь к Паисию от самого Никона ученого грека прислали. Тот грек все монастырские книги собрал и велел сжечь. Во всех книгах тех анафема завелась. Оттого и беда и напасти. Не Бога молим по книгам порченым, а темного царя!
Тут ямщик, привезший монаха, аж на пол плюнул.
— Ну что врете!
— Это почему же мы все врем — один ты правду говоришь? — подступился к нему обиженный рассказчик.
— Врете! Хоть мне молчать велено, да перед таким враньем устоять невозможно. Соблазн в твоих словах. Вот он, ученый монах, еще только едет книги считывать, а вы уже сто коробов наплели. Скажи им, отче!
— Истинно, дети мои! — Монах перекрестил сидящих в кабаке. — Закройте уши перед лживой молвой. Это сатанинский соблазн и наваждение.
Кудеяр встал и пошел к дверям.
Во дворе покрутился возле саней ямщика, привезшего монаха, сел в свой легкий возок и укатил.
Кудеяр едва шевелил вожжами. Лошадь не торопилась, и мысли у Кудеяра были тяжелые и медленные.
«Назвал себя человек Холопом, видно, знал, что холопская у него душа. Поднимешь ли с такими крестьян на царя? Бояре грабят, а дворяне пуще. Бежать бы от грабителей к свободному человеку Кудеяру, а он тоже грабит! Берегись, Холоп!»
Прилила кровь к лицу, виски заломило. Остановил Кудеяр лошадь, вылез из саночек, снегом умылся. Тут как раз пролетела мимо тройка: ямщик монаха повез к Паисию.
И забыл Кудеяр на время Холопа. Прыгнул в саночки и опять поехал потихоньку. Вспомнил Варвару:
«Ну, госпожа атаманша! Зверь сам прибежал. Лови, ловец, не зевай!»
Не удержался, гикнул на коня. Пошел,
Глядит — стоят на дороге сани греческого монаха, а лошадей нет.
— Что случилось? — Кудеяр осадил разбежавшегося коня.
— Постромки кто-то подрезал, — сказал ямщик мрачно.
— Садитесь ко мне, догоним коней.
— Спасибо тебе, добрый человек, — поклонился ямщик Кудеяру. — Не ты бы, не знаю, что и делать. Вечереет.
— Волки есть в лесу? — спросил монах.
— А куда они денутся?
Побледнел ученый грек.
Коней догнали.
— Вот что, — сказал седокам своим Кудеяр. — Пока вы назад доберетесь, пока сани наладите, совсем ночь будет. Ты, ямщик, возвращайся, в кабачке переночуешь, до него не больно-то далеко, а я твоего монаха довезу до монастыря. Хоть и велик путь, да, глядишь, мне на том свете зачтется.
— Спаси тебя Бог! — обрадовался монах.
Кудеяр свернул с большой дороги. Малой дорогой проскакал деревеньку. Здесь в крайней избе поменял лошадь и опять в лес. Полузанесенным, едва приметным следом ехал просеками и полянами.
— Куда мы? — спросил с тревогой ученый монах.
— Я сокращаю путь, — ответил по-гречески Кудеяр, — дорога делает большую петлю.
— Ты знаешь греческий язык?! — воскликнул монах, светлея и успокаиваясь. — Но кто же ты?
— Я, отче, из людей, вторящих царю Соломону, который говорил: «Наша жизнь не облако и не туман, который разгоняет лучи солнца. Будем же наслаждаться настоящими благами и спешить пользоваться миром, как юностью».
— Сын мой, неужели ты не дочитал главу до конца? Царь Соломон осуждает этих людей, ибо эти люди говорят: «Имя наше забудется со временем, и никто не вспомнит о делах наших». Это о неверящих в бессмертие духа.
— Но можно ли осуждать людей, которые хотят везде оставить следы веселия?
— Я назову тебе разрушителя городов Навуходоносора, братоубийцу Каина, истребителя детей Ирода. Но сможешь ли ты назвать имена тех, кто оставил следы веселия?
— Да, отче, смогу. Это Гомер, воспевший подвиги героев, Аристотель, показавший миру, что мысль не сон, а такое же творение, как дворец или храм!
Монах отмахнулся от слов Кудеяра.
— Человеку не хватит жизни, чтоб уразуметь святое Писание, всего одну книгу.
— Но Соломон говорил: «Человеколюбивый дух — премудрость».
Монах улыбнулся.
— В той же главе сказано: «Так они умствовали и ошиблись».
— Отче, вот впереди избушка, — показал Кудеяр. — Надо покормить лошадь, а нам погреться. Отсюда до большой дороги рукой подать.
Встречать Кудеяра вышел молчаливый человек. Молча поклонился, молча взял лошадь, повел во двор.