Разбойник Кудеяр
Шрифт:
Молчала толпа.
— Не хотите судить и не хотите миловать? — Кудеяр повернулся к разбойникам. — Может ли среди нас жить тот, кому все равно, кто плачет и чья кровь льется?
— Нет! — сказали разбойники.
— Вот тебе, Холоп, весь наш суд и весь сказ: уходи на все четыре стороны.
В третий раз хотел было засмеяться Холоп, не получилось: крякнул да всхлипнул — вот и весь смех.
Сошел с паперти, пошел. Толпа отшатнулась, дала дорогу.
— Простите нас! — Кудеяр поклонился крестьянам в ноги, и разбойники опустились на колени возле
— Вставайте! Вставайте! — зашумели пришедшие в себя покровцы.
Кто-то весело крикнул:
— Слышите?
На краю села блеяли овцы, мычали коровы.
— Прощаем! Прощаем! — закричали крестьяне. — Овечки наши вернулись! Буренушки!
Глава 3
Анюте приснилось: бьет конь копытом в крыльцо. Проснулась в испуге: к чему сон?
Придумать ничего не успела, поднялся сеятель Петр с женой, девочки и мальчики их малые. Пошли в амбар перебирать семена.
Снег уже стаял. В небе набухают мягкие теплые тучи. Ветер порывистый, порывы долгие. Дохнёт, лицо рукой тронешь — влажное… Весна. Весь день Анюта ждала объяснения сну. Не дождалась.
А ночью постучали в дверь.
Вскочила! Не спрашивая кто, отодвинула задвижку, распахнула дверь.
Стоял перед нею высокий человек. Из-под шапки чуб, глаза черные, бородка кучерявая.
— Кто ты?
— Путник, — ответил Кудеяр, а у самого сердце защемило, хоть плачь. Стоит перед ним девушка. По глазам видно — ждала. Его ждала, всю жизнь. И дождалась. Наваждение — и только! Стоит, обмерла: ни в дом не зовет, ни гонит. И ему вся жизнь игрой показалась. Так бы вот встал на колени, уткнулся лицом в подол, как дитя малое, и пропади все пропадом.
Спросил:
— Зовут как?
— Анюта.
— Не пустишь ли переночевать меня с товарищем?
— Не хозяйка я, да заходи: хозяин никого еще не гнал.
— Кони у нас.
— Заводите во двор.
Вышел в сенцы сеятель Петр.
— Кто это, Анюта?
— Путники. Ночлега просят.
— Пусти.
— Да я уж пустила. Ночь ведь.
Огня в доме не зажигали. Указал хозяин угол пришельцам, принесла им Анюта тулуп на подстилку. И уснули все. Все, да не все. Не сомкнет Анюта глаз, и Кудеяр тоже. Встал он наконец, пошел во двор коню овса дать, и Анюта, сама не зная, по какой такой смелости, за ним пошла.
— А тебя как зовут? — спросила.
Приезжий смутился будто. Говорит:
— Всегда я имя свое произносил с гордостью, а теперь вот не смею.
— Али оно у тебя постыдное? Али уж такое страшное, как у Антихриста?
Еще больше смутился Кудеяр, а девушка опустила руки, но слова говорит такие смелые, что у самой же голова кругом.
— Кто бы ты ни был, ты — судьба моя. Снилось мне: конь копытом о порог постучал. Значит, пришло мне время в путь собираться. Конь во сне был точь-в-точь как твой.
— Кудеяром зовут меня!
Вскрикнула Анюта, но не убежала, посмотрела в его черные глаза.
— Вот кто — судьба моя!
Поднял ее Кудеяр
Утром сеятель Петр спросил Кудеяра:
— Далеко ли вы путь держите?
Кудеяр, глядя Петру на клейменый лоб, ответил:
— Я приехал просить руки твоей приемной дочери.
Петр и бровью не повел, спросил:
— Кто же ты?
— Не могу я тебе открыться теперь, — ответил Кудеяр, — но позволь мне приехать женихом после Пасхи.
Нахмурился Петр-сеятель, услыхав слова Кудеяра. И тот ему опять сказал:
— Потому не открываюсь, что есть у меня дело тайное. А в знак того, что слова мои не пустые, прошу тебя, оставь в доме своем моего товарища. Будет он исполнять любую работу, какую ты ему прикажешь. И коней оставь на своем дворе. Товарищ мой о них позаботится. А за постой возьми кошелек.
Кошелек Петр взял, положил за образа.
— Мне твоего не надо. Ты на лоб мой глядишь, а грамота на моем лбу фальшивая. Возьму из кошелька столько, сколько стоит корм лошадям. И хоть не по душе мне тайные люди — не прогоню тебя. Коль Анюта признала в тебе доброго человека, так оно и есть. Анюта сердцем не ошибается.
Поклонился Кудеяр Петру и, ни с кем не прощаясь, ушел из дома. С Анютой у него договорено было: встретиться в среду ночью у Веселого ключа.
Часть 9
Руки кренделями
Глава 1
— От патриарха Никона грек Нифон Саккас!
Ворота монастыря распахнулись.
— От патриарха Никона грек Нифон Саккас!
Растворились двери монашеской обители.
— От патриарха Никона грек Нифон Саккас!
Тяжелая дверь огромной кельи игумена Паисия разверзла створы.
Во славу великого праздника Вербного воскресенья, в честь высокого гостя в келье затеялся величавый пир. При множестве свечей, под строгими взорами святых, глядевших на пирующих со стен и с иконостаса, ели и пили. Пить постом грех, но ради гостя чего не сделаешь. Гость грек, а восточная церковь пить вина постом не запрещает, вино в южных странах, где в обилии виноград, пьют вместо воды. Пили из позолоченных кубков. Внесли два метровых глиняных блюда, одно с осетром, другое с белугой. Рыбку в Великий пост разрешается кушать только раз, в Вербное воскресенье. Зато уж и ели!
Глядя на обильный чудодейственно стол, Нифон Саккас сказал Паисию:
— «Не будем просить житейского у Господа нашего. Да он и не ожидает от нас напоминания. А хотя бы мы и прощали, сам все дарует потребное нам».
— Какие прекрасные слова! — воскликнул Паисий, льстя гостю.
— Да, — сказал тот, — Иоанн Златоуст восхищал словом людей Антиохии и Константинополя так же, как восхищает нас.
Паисий слегка побуровел, и Нифон Саккас понял: игумен в книжностях не силен, однако гордыни ему не занимать. Воцарилось тягостное молчание, и, чтобы поправить дело, Нифон Саккас сказал: